частью ни на чем не основаны, составляются до известной степени a priori и крайне редко, лишь в единичных случаях, справедливы, но и то не в отношении ко всей нации.
Итак, еврейство и ненависть к еврейству проходят рука об руку в течение столетий через историю, и кажется, что подобно самому еврейскому народу, этому вечному Агасферу, не умрет и ненависть к нему. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что евреи — «избранный народ» для всеобщей ненависти. Пусть народы расходятся в своих стремлениях и инстинктах — в своей ненависти к евреям он протягивают друг другу руки; в этом единственном пункте они все согласны. В какой степени и форме проявляется нерасположение к евреям — это зависит от культурности того или другого народа, но сущность этого нерасположения повсюду остается одной и той же, ничуть не изменяясь, проявляется ли оно в форме насилия, завистливой ненависти или же скрывается под личиной терпимости и покровительства.
Подвергаться ли грабежу в качестве еврея или же в качестве такового нуждаться в защите — одинаково постыдно и тяжело для человеческих чувств еврея. Раз мы смотрим на юдофобию, как на наследственную, присущую всему человеческому роду боязнь привидений, а на ненависть к евреям — как на наследственное заблуждение человеческого духа, мы не можем не прийти к важному для нас выводу, что надо отказаться от мысли победить это ненавистничество точно так же, как другие наследственные болезненные предрасположения. Это обстоятельство потому так особенно важно, что оно убеждает нас отказаться, наконец, от полемики, отнимающей время и силы и оказывающейся лишь пустым словоизвержением. Ведь с суеверием бесплодно борются сами боги. Предубеждение и низменные инстинкты не мирятся даже с самой ясной аргументацией. Одно из двух: либо надо обладать таким могуществом, чтобы иметь возможность сдерживать эти темные силы, как всякую слепую силу природы, либо же просто уйти от них.
III
Итак, мы видим, что предубеждения против еврейской нации коренятся в духовной жизни народов. Однако надо принять во внимание и другие, не менее важные обстоятельства, препятствующие слиянию или уравнению евреев с другими нациями. Вообще, ни один народ не питает склонности к иноземцам, это явление имеет этническое основание и потому ни одному народу не может быть поставлено в упрек.
Но подлежит ли еврей этому всеобщему закону в одинаковой мере с другими нациями? Отнюдь нет! За недружелюбие, которое иностранец встретит в чужой стране, он может отплатить той же монетой на своей родине. Беспрепятственно, открыто преследует нееврей свои личные интересы за границей. И всякий находит вполне естественным, что он единолично или совместно с другими борется за эти интересы. Иностранцу нет необходимости быть или казаться патриотом чужой страны. Еврей же и на своей родине считается не только не коренным жителем, но и не иностранцем! Он совершенно чужой. В нем не видят ни друга, ни недруга, а лишь незнакомца, о котором известно лишь одно, что у него нет родины. Иностранец вправе требовать гостеприимства, за которое он в состоянии заплатить той же монетой. Еврей не имеет возможности так расплатиться; поэтому он и не может иметь никакого притязания на гостеприимство. Он не гость и еще менее — желательный гость. Он скорее похож на нищего, а какой же нищий является желанным? Он, скорее, существо, нуждающееся в защите. А есть ли такой нуждающийся в защите, которому нельзя было бы в ней отказать? Евреи — пришельцы, которые не могут иметь своих представителей, потому что не имеют отечества. И именно потому, что у них нет отечества, что их родина не имеет границ, за которыми они могли бы окопаться, их бедствия так же безграничны. Для евреев, как именно для чужих, законы не писаны. Зато существуют повсюду законы о евреях. И если общий закон распространяется и на евреев, то это устанавливается специальным законом. Подобно неграм, подобно женщинам, в отличие от всех свободных народов, евреи должны быть эмансипированы! И тем хуже для них, если они в противоположность неграм принадлежат к благородной расе, в противоположность женщинам выдвигают из своей среды не только выдающихся женщин, но и мужей, даже великих мужей.
Так как еврей нигде не бывает дома, и нигде его не признают туземцем — он всюду остается чужим. То обстоятельство, что он сам, что его предки родились в стране, нисколько не изменяет сущности дела. В большинстве случаев с ним обращаются, как с пасынком, как с замарашкой, в лучшем случае, как с приемышем, права которого могут быть оспариваемы, и никогда — как с законным дитятей страны. Ни немец, гордый своим тевтонством, ни славянин, ни кельт не согласятся с тем, что семит еврей равен им по своей природе. И если они, как просвещенные люди, готовы даровать еврею все гражданские права, то они все же никогда не дойдут до того, чтобы в своем согражданине забыть еврея. Законодательная эмансипация евреев — это кульминационный пункт успеха настоящего века по отношению к ним. Но законодательная эмансипация не есть общественная эмансипация, и с провозглашением первой евреи еще не освобождаются от исключительности своего общественного положения.
Эмансипация евреев находит, конечно, оправдание в том, что она всегда будет являться постулатом логики, права и правильно понятых интересов, но никогда ее не признают естественным выражением человеческого чувства, и поэтому она нигде не являлась в качестве чего-то вполне естественного, никогда она не пускала достаточно глубоких корней, чтобы о ней не приходилось уже более говорить. Как бы то ни было, предпринимается ли эмансипация по естественному побуждению или по сознательным мотивам, она остается не более как щедрой подачкой для бедного униженного народа — нищего, которому охотно или неохотно бросают милостыню, но все же неохотно держат у себя. Нельзя же питать симпатии или доверие к бездомному нищему, к бродяге. Пусть еврей не забывает, что насущные гражданские права должны быть ему предоставлены. Пока же этот народ по своему положению будет создавать лишь скитальцев, пока он не будет в состоянии сказать, откуда он идет и куда направляется, пока сами евреи в обществе арийцев будут неохотно говорить о своем семитском происхождении и будут недовольны всяким напоминанием о нем, пока им будут покровительствовать, пока их будут преследовать, защищать, эмансипировать — никакое официальное уравнение их с другими народами не снимет с них клейма, которым они ошельмованы и которое наложено на них малозавидной обособленностью среди других народов.
К унизительному зависимому положению еврея среди неевреев присоединяется еще одно важное, практически существенное обстоятельство, которое окончательно делает невозможным слияние евреев с