«Вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего сознания…» — напишет он в послесловии к русскому переводу «Лолиты».
Даже если писатель и совершал туда фантастические вояжи, как герой его рассказа «Посещение музея», то это была другая страна — «не Россия моей памяти, а всамделишняя, сегодняшняя, заказанная мне, безнадежно рабская и безнадежно родная».
В этом главный набоковский парадокс. Одна Россия — всамделишная, сегодняшняя, но… которой не существует реально. Другая — существующая исключительно в его памяти и одновременно реальная и живая.
Первая версия «Других берегов» появилась в 1951 году на английском. В 1954 году вышел русский перевод книги, выполненный самим писателем. Переводить себя с английского на русский автор пробовал и до этого, и всегда это было мучительно трудно.
Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливающиеся оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма.
Поэтому русский вариант книги — это по сути не перевод, а вполне самостоятельное произведение. Вообще Набоков как переводчик — тема интересная сама по себе Вспомним хотя бы его ранние переводы из классики: Алиса у него стала Аней, и весь мир кэрролловских героев приобрел едва ли не пародийные черты русских народных сказок. Ну а Кола Брюньон под его рукой превратился в Николку Персика.
Книгу «Другие берега» трудно назвать мемуарами в прямом смысле этого слова. Скорее, это роман о себе. Может быть, такое сравнение и покажется кому-то несостоятельным, но я бы сравнил эту книгу с «Жизнью Арсеньева» Бунина. Да, книги разные, и эстетика их несхожа. Бунинская Россия — усадебная, закатная, полевая. У Набокова она совсем не такая — аристократически яркая, с линейками петербургских улиц и летними выездами на дачу. Но отношение к прошлому, к своей России, которой уже не будет и которая все равно реальнее настоящей, у обоих писателей одинаковое.
Русский язык Набокова богат и неповторим. «Живым, ручным существом» называл свой язык писатель. Но если внимательно приглядеться, писатель он сугубо рациональный. Проза его, как шахматная задача, — продумана, выверена, точна. Даже моменты иррациональные вставлены в нее из разумных соображений — чтобы разбавить логику и создать ощущение тайны.
Это не недостаток. Это признак высокого мастерства. Известно, что в своих идеальных текстах писатель намеренно допускал огрехи, чтобы не было ощущения олимпийской холодности и расчета. А шахматные композиции, прославившие его в мире шахмат, приравнивал к композициям стихотворным и даже выпустил в 1970 году сборную книгу шахматных задач и стихов, которую так и назвал — «Стихи и шахматные задачи».
Даже с Богом у писателя были собственные своеобразные отношения. Бог был для Набокова кем-то вроде шахматного гроссмейстера. Партнера сильного, уровня Капабланки, выиграть партию у которого неимоверно сложно, но уже в силу этой неимоверной сложности вступить в игру было делом профессиональной чести.
Влияние, оказанное Набоковым на литературу, огромно. Явный или не явный, след его мастерства легко отыщется у многих разноязычных писателей. Пример, который сразу идет на ум, — роман «Коллекционер» англичанина Джона Фаулза. Но сам Набоков неповторим. И открывая его страницы, всякий раз испытываешь несказанную радость встречи со свободным словом писателя.
«Душегубство и живодерство в детской литературе» А. Етоева
О содержании этого сочинения ничего говорить не буду, оно очевидно, а расскажу лучше об истории ее написания.
Ярчайшее событие моего детства — падение Тунгусского метеорита.
Самое яркое событие последнего времени — встреча и сотрудничество с митьковским издательством «Красный матрос».
Невероятно, но два эти внешне не близкие ни по времени, ни по масштабам события неразрывно друг с другом связаны. Дело в том, что историю с Тунгусским метеоритом я впервые узнал из прочитанного в детстве романа писателя Казанцева «Пылающий остров». От этой книги и еще от нескольких ей подобных берет начало моя детская страсть к той огромной части литературы, которая — и вполне справедливо — среди людей культурно продвинутых называется литературой 2-го сорта.
Все мое детство прошло под знаком литературы 2-го сорта. Слова «приключения» и «фантастика» были для меня святыми словами, как для верующего «Бог Отец» и «Бог Сын» в Символе христианской веры. У меня дрожали руки, когда в них попадал маленький томик из «Библиотечки военных приключений» с косой полосой на обложке. Любая книжка, название которой начиналось со слова «Тайна», прочитывалась мною мгновенно, правда, так же мгновенно и забывалась. Кстати, в этом, возможно, и заключалась притягательная сила литературы такого рода — ее скорая забываемость.
С тех пор прошло много лет. Мой круг чтения переменился. Но временами нападала тоска, и мне хотелось если не перечесть, то хотя бы отдать дань памяти, рассказать, написать, с кем-нибудь поделиться воспоминаниями о тех книжках детства, о которых, не вспомни я, никто уже никогда не вспомнит. Никакая история литературы этой литературой не занимается. Не существует истории массовой литературы. Лишь маргинальные упоминания о ней — в лучшем случае в снисходительном, а в основном — в уничижительном тоне. В библиотеках этих книг нет, у букинистов их практически не бывает, у современного читателя они не востребованы и потому не переиздаются.
Передо мной встал вопрос: как о них написать? Писать напрямую — не поймут, скажут: «Кому теперь эта макулатура нужна?» Поэтому пришлось пойти на обман, придумать хитроумную комбинацию. Опосредованно, через некий концептуальный прием, а именно через линию душегубства и живодерства, протащить эти книги — где в коротеньких выдержках, где в собственном пересказе — к читателю.
И помог мне в этом «Красный матрос». Вот поэтому те яркие впечатления жизни, о которых я рассказал вначале, так тесно друг с другом связаны.
P.S. Между прочим, если бы не название, моя книжка никогда не увидела бы читателя Единственное, на что клюнул издатель, — это ее название. Поэтому, дорогие авторы, к названиям своих сочинений подходите с особой строгостью. А то назовете роман каким-нибудь «Романом № 4», как попробовал это сделать писатель Сережа Носов, и хрен какому издателю вам удастся роман всучить. Слава Богу, Сережа Носов вовремя осознал ошибку и быстренько переназвал свой роман в «Грачи улетели».
P.P.S. Мне недавно в руки попалась книжка поэта Сергея Зубарева, изданная за свой счет в 1990 году в Воронеже. Называется она «Сквозь людоедство и пеплолёдство». Мое «Душегубство» вышло позже на десять лет, и попадись мне вовремя книжка Зубарева, я бы, конечно, никогда не взял для своей такого созвучного с «Людоедством» названия.
«Дьявол среди людей» С. Ярославцева (А. Стругацкого)
Давайте выпьем за хорошую книгу!
За умную, хорошую книгу грех не выпить. Как и за умного, хорошего человека.
Я помню осень в девяносто первом году, какой была в ту осень Москва — вся в мягких иглах облетающих лиственниц.
Мы пили коньяк, стоя в крематорской ограде, день был солнечный, пьяный — мы пили за умного, хорошего человека.
Прошли годы. Хороших, умных людей стало еще меньше. Их и всегда-то было немного.
Аркадию Натановичу повезло. Нет, не потому, что он здесь родился и выжил. Повезло — что, родившись здесь, он был таким, каким был.
Он прочитал много книг, много хороших книг, а человек, прочитавший много хороших книг, ни на какую кривую дорожку не съедет. Что там ни говори.
Как христиане меряют свою жизнь по Евангелию, так и хороший человек меряет шаги своего сердца по хорошим книгам.
Настоящее пространство жизни — это книга.
Книга всегда больше жизни. Всё меньше книги — жизнь, вселенная, солнце. Даже сам человек.
Вначале была Книга, — сказал великий писатель Бог.
Русский, не прочитавший «Капитанскую дочку», — это русский дурак.
Русский, не прочитавший «Приключения Гекльберри Финна» и «Трех мушкетеров», «Дэвида Копперфилда» и «Остров сокровищ» — это не просто русский дурак, это злой, чванливый русский дурак.
Я не говорю о том, что такого человека и близко нельзя подпускать к литературе — даже корректором.