Читать интересную книгу Юноша - Борис Левин

— А я не люблю, когда баба ломается: и ох, и ах — «не тронь меня»… А вот с этой никогда не скучно. Она просто смотрит на вещи.

— Как это — «просто смотрит на вещи»?

— Вы еще ребенок. Вы птенец… Вот приедем в город, я займусь с вами. Вы мне нравитесь. Определенно нравитесь..

Нина хотела сказать: «Вы мне тоже нравитесь», но побоялась…

Сережу Гамбурга он также знал.

— Когда Сережа был у кадетов, он у нас дневал и ночевал. С Милюковым возился… Потом он перекочевал к эсерам, а сейчас — вот я его недавно встретил — он, кажется, уж большевик… Странный парень… Начитанный… Странный парень… Я его никак не раскушу. Сентиментальный… Писал стихи под Надсона. Слава богу, бросил…

Зарево пожара совсем побледнело. Светало. Стало свежо и прохладно. Нина с удивлением заметила, что небо серое, в то время как еще недавно оно было полно звезд. Спицы и руль велосипеда потускнели и стали такого же цвета, как небо. Синеоков как-то сразу стих, побледнел, и под глазами резко обозначились коричневые круги.

Вот опять кирпичный завод… Понуро шли люди на работу. Молочницы, согнувшись, несли бидоны с молоком. Толстоголовые воробьи копались посредине шоссе в навозе. Они взлетали стайками и садились на телеграфный провод. На огородах ярко зеленели кочаны капусты. У самого въезда в город обогнали воз с гусями: гуси тревожно кричали, вытягивая ввысь восковые клювы.

— Гуси! Какие симпатичные гуси! — воскликнула Нина.

Синеоков вздрогнул.

— Не спите. Сейчас приедем.

— Я умираю спать.

Он достал портсигар, постучал мундштуком папиросы по серебряной крышке и, позевывая, закурил.

Спина Хорькова то медленно опускалась вместе с вожжами, то порывисто выпрямлялась, и тогда он погонял коня, но конь все равно шел шагом…

Мужчина в черном пальто внакидку и в калошах на босу ногу открывал ставни. Из-под пальто виднелись шнурки от кальсон. С шумом падали болты. У булочной образовалась очередь. Нищенски одетые женщины с кошелками в руках стояли, прислонившись к стене…

Не доезжая базара, Хорьков остановил лошадь. Дворник подметал улицу. Пошли трамваи… Нина с трудом слезла с телеги — одеревенели ноги.

— До свидания, Нина. Обязательно встретимся, — Синеоков неожиданно для нее поцеловал ей руку. Откланялся и ушел рядом с велосипедом…

Дарья очень обрадовалась Нине. Обняла ее, поцеловала и назвала голубкой. Нина быстро вбежала к себе в комнату, она скучала по своей комнате, — и поразилась: на ее кровати спал Сережа Гамбург. Дарья не успела ее предупредить и теперь рассказала неодобрительным шепотом, что Гамбург у них частенько ночует, обедает и ужинает. «А с продуктами все тяжелее и тяжелее»… Из папиной комнаты послышалось знакомое покашливание, и Нина немедленно пошла туда.

— Мася, — приветствовал ее папа. — Приехала, моя овечка… Ну, иди ко мне. — И черные глаза Валерьяна Владимировича засветились.

Она сидела на кровати у отца и рассказывала ему про Синеокова, про пожар, и что она всю ночь не спала, но ей совсем не хочется спать, и как она возила навоз в деревне, и какой скупой папа у Вари, что он сегодня зайдет и надо будет обязательно накормить его обедом, и про то, как Варя натерла лицо «купеной-лупеной», и про митинг, и как она танцевала, что она страшно любит гармонь, что привезла корзиночку чудесных яблок, и что из десяти рублей, которые ей прислал папа, она истратила всего пять и купила себе изумительное льняное полотно на платье и чудесную вышивку… Нина тут же показала полотно и примерила вышивки.

— Идет мне, папа?

Папа улыбнулся.

— Ты совсем большая. И толстая девочка.

— Разве толстая? Смотри, какая тоненькая.

Нина вскочила, вытянулась во весь рост, обхватила

руками талию.

— Хорошо, мой ангел. Садись. Ты вовсе не толстая. Дай поцелую твои ясные глазыньки. Я по ним соскучился.

Нина гладила папины седые волосы и целовала надбровные дуги.

— Я по тебе тоже соскучилась. Ты мне даже раз снился… Да, почему у нас живет Сергей Гамбург?

Папа сказал, что Сережа Гамбург живет у них потому, что он ушел от своих родителей. Его родители спекулянты, и он ничего общего не желает с ними иметь. «Он иногда у нас ночует, пока тебя не было, а так он все время в казарме. Сережа сейчас на военной службе… Он умный и честный молодой человек…»

Когда пили чай, Нина много рассказывала о деревне. Ей казалось, что ее плохо слушают и папа, и Гамбург. Она почти дословно передала то, что говорили на митинге эсеры и мужики. Сергей хоть и смотрел на нее пристально котиковыми глазами (ему шла военная форма), но несколько раз переспрашивал одно и то же:

— Так что же сказал этот солдат?

Нина рассердилась.

— Я вам об этом три раза говорила. Больше не буду повторять.

Сережа ничуть не обиделся и обратился с каким-то вопросом к папе…

Родители Сергея Гамбурга нажили на войне сотни тысяч рублей. Его отец заготовлял сено для армии. Попутно он спекулировал мукой, мануфактурой, обувью, сахаром, граммофонными иголками — чем попало. Его отец и заведующий фуражным отделом «Северопомощи» Пиотровский и приемщик сена Черниговцев — это одна энергичная, дружная компания. Каждый из них получал равный процент. Прибыль была колоссальная, так как Пиотровский подписывал договоры только с Гамбургом и сам назначал цену на сено. Черниговцев принимал второсортное сено за первосортное. Они часто на квартире у Гамбурга, запершись в кабинете, грубо, как воры, делили добычу. На столе пачки кредиток, туго перевязанных шпагатом, запечатанных сургучом.

— Это вам, господин Пиотровский; это вам, господин Черниговцев, а это мне. Это вам, это мне, это вам. А вот эту мелочь дадим железнодорожным агентам.

Они прятали деньги по карманам и как ни в чем не бывало входили в столовую, где мадам встречала их с сияющей улыбкой на полных губах.

Ярко горела лампа, светился коньяк в графине, и кудрявились волосы мадам Гамбург, такого же цвета, как коньяк. Шелковый абажур — тоже коньячного цвета. Они выпивали по рюмочке и закусывали балычком, грибком, семгой, икоркой, помидорчиком, огурчиком, рябчиком и просто копченой селедочкой. Они говорили о войне, о революции, об успешном наступлении немцев и о том, что немцам помогают большевики, что большевики разложили армию и что Керенский зря с ними цацкается: их вешать надо, вешать, вешать.

Мадам Гамбург замечала, что цены на рынке растут с каждым днем и ни к чему нельзя подступиться. Ругали рыночных спекулянтов и возмущались: почему не вводят твердых цен на продукты… и пора «прибрать мужичков» а то они «скоро нам на голову сядут!»

Мадам Пиотровская и мадам Гамбург съездили в Харбин, купили кокаину, продали кокаин в Москве и на вырученные деньги погрузили мануфактуру на адрес «Северопомощи». За одну эту поездку они заработали по нескольку тысяч рублей.

Гамбург мечтал: если война продолжится еще хоть один год, то у него будет миллионное состояние. Он переедет в большой город, вложит деньги в верное дело — завод или фабрику… Он мечтал о собственной фабрике с высокими толстыми трубами и с вывеской золотыми буквами «Гамбург и сын».

Пиотровский мечтал: если война продолжится еще хоть один год, то он вполне сможет купить имение где-нибудь на Волге. И чтобы сад, и мельница, и степь… Пиотровский любил Волгу, русский пейзаж и этакую ширь…

Приемщик сена твердо решил, что у него будет доходный дом в Петербурге. Он сам родом оттуда… Конюшня и скаковые лошади…

Сергей Гамбург не любил своих родителей. Когда отец рассказывал, что он вчера у Синеокова играл в карты, то Сережа знал: он хвастается тем, что стал вхож в дом к Синеоковым. Присяжный поверенный Синеоков считался в городе аристократом. Когда мать говорила, что она вместе с мадам Синеоковой организовала «чашку чая» в пользу раненых, Сергей знал: она хвастается. С отцом играют в карты, а мать приглашают в благотворительные общества только потому, что у них много денег. Ему противно было наблюдать, как родители, заискивая и унижаясь, лезли в аристократию… В доме был такой же абажур, как у Синеоковых. Отец для своего кабинета специально переплел книги, которых он никогда не читал, под цвет шелковых обоев. В гостиной появился рояль, хотя никто не играл. У сестры Иды абсолютно нет никаких музыкальных способностей, но к ней аккуратно ходит учитель музыки… Приобрели тигрового дога ростом с теленка. Мать и отец и все в доме боялись этой большой, с человеческими глазами собаки… Устраивали «вторники» и приглашали избранное общество. Сергей великолепно знал, что все идут к ним потому, что у них можно хорошо покушать… Мать говорила «коклетки», Сергей морщился и, не поднимая головы, поправлял «котлеты». Отец говорил «сансонетки»…

Сережа мало с кем дружил и редко куда ходил. Отец хотел, чтобы сын одевался лучше других, но фуражка у Сережи всегда была смята, и пуговицы на гимназической шинели не блестят. Иногда к нему в комнату входил отец и говорил: