Похоже, Шаллек тяготился своей прежней славой, считал ее незаслуженной.
«Я знаю, что шел не тою тропой, – повторил Арсений про себя. – А кто из нас честно может признаться сам себе, что идет по верному пути? Что выбрал себе призвание по плечу? Что приносит пользу, а не вред? Наверное, самому невозможно трезво оценить себя и свои дела, оглянуться назад и сказать: вот, здесь я был прав, а здесь – нет. Только незаинтересованный взгляд со стороны способен на такое. К сожалению, это происходит слишком поздно. На похоронах, в некрологах и поминальных речах: покойный был ответственным и исполнительным работником, хорошим семьянином, честным и порядочным человеком…»
Вот и Лин Черный уже не узнает, кем он остался в людской памяти. Певцом гордой имперской мощи или продажным рифмоплетом, сменявшим правду на загородный дом и путевки в профсоюзные здравницы.
За окном мелькнул указатель: «Volost Troskinay».
– Почти приехали, Арсений Юльевич, – сказал Влад. – Километров через семь будет Весеннее.
Троскиняйский район в свое время считался промышленным центром Североморья. Здесь высился завод Станкотяжмаш, корпуса Агрегатстроя попирали горизонт, здесь же возвели единственную в Североморье теплоэлектростанцию на горючих сланцах. Империи требовалась энергия для возводимых гигантов. После развала район практически обезлюдел. Бывшие рабочие машиностроительных гигантов переехали в Балтийск и столицу, поближе к финансовым потокам, только на Троскиняской ТЭЦ еще сохранялась какая-то активность.
В поселке Весеннее заводские инженеры, конструкторы, начальники цехов и производств получали землю под приусадебные участки – тогда место считалось престижным. Сейчас, когда людей в поселке осталось не больше трети, он казался пустынным.
«Волна» медленно катилась по главной улице поселка. По обочинам сплошной чередой тянулись дома. Крепкие двухэтажные коттеджи с зелеными крышами, явно имперских времен, на четыре семьи. Особняки с облупленными колоннами и гипсовой лепниной – свидетели прошлого века. Начавшие понемногу врастать в землю деревянные срубы с заколоченными окнами.
Но буйная зелень палисадников, лай собак, редкие прохожие и еще более редкие встречные машины доказывали, что жизнь в поселке еще есть. Пустые улицы не выглядели заброшенными и неухоженными – мусор кто-то подметал, бережно подстригал деревья на придорожных аллеях.
На главной площади, у здания поселковой администрации жизнь прямо-таки бурлила. На стоянке варились на жарком солнце несколько пропыленных внедорожников, джип с опущенными стеклами и полицейский мотоцикл.
– Улица Энергетиков, дом семнадцать, – сказал Арсений. – Полицейский участок здесь. Останови, Влад.
Водитель плавно тормознул, приткнув «волну» на дальний угол стоянки, под раскидистой тополиной кроной, спросил:
– Вы надолго? Мне в машине ждать или можно в магазин отлучится? Очень пить хочется.
– Как пойдет. Не знаю, думаю, что час я точно здесь проторчу. Это если участковый на месте. Я звонил, предупредил, что подъеду, но кто его знает… Вдруг умчался на вызов?
К счастью, старший инспектор капрал Реввач никуда не уезжал. Наоборот, поговорив с Арсением, он специально отменил все дела и остался ждать столичного гостя на месте.
Он поднялся навстречу, протянул руку, пророкотал:
– Добрый день, господин прокурор. Как добрались?
Грузный и неповоротливый, с расстегнутым воротничком, с капельками пота на покрасневшей от жары лысине он больше всего напоминал старого полярного медведя в душном зоопарке. И этим вызывал симпатию.
– Хорошо, спасибо. – Арсений сел на предложенный стул, положил перед собой папку с делом. – Спасибо и за то, что подождали. Обычно полиция на местах не слишком жалует прокурорских работников.
Капрал улыбнулся.
– Я, честно признаться, тоже. От вас ничего хорошего ждать не приходится. Стоит появиться представителю Центральной – пиши пропало. Либо придется поднимать давно закрытые дела, либо бегать с высунутым языком, собирая сведения на кого-то из местных. Судя по тому, что вы приехали сами, а не ограничились инструктажем по телефону, вас интересует первое. Я угадал?
– Не совсем. Хотя и близки к истине.
– Ну что ж, постараюсь вам помочь по мере сил.
– Скажите, капрал… э-э… как вас по имени-отчеству?
– Играш Леонтьевич.
– Так вот, Играш Леонтьевич, 23 января умер бывший имперский поэт Лин Черный – Лин Мартович Шаллек. В деле, которое я сейчас веду, неожиданно всплыла его фамилия. Насколько мне удалось выяснить, уголовное дело не возбуждалось, причина смерти вполне бытовая – отравление алкоголем. Скажите, по сигналу выезжали вы?
– Да я.
– Кто первым обнаружил труп?
– Сосед Шаллека – дядя Корней… Корней Сабат.
– Почему «дядя»?
– Его здесь так называют. Он одним из первых приехал на строительство станции, а потом остался на ней работать. Сейчас на пенсии. Вполне бодрый старичок, только пьет иногда многовато. Да еще любит о политике поговорить. Это его конек. Всех переспорит. Он и тогда к Лину зашел поболтать по-соседски, услышал по телевизору что-то.
– Он и вызвал вас?
– Да.
– Скажите, Играш Леонтьевич, вас ничего не удивило?
– Ха! Если б только меня! Весь поселок гудел!
Реввач рассказал, что смерть Шаллека стала для местных неожиданностью. А уж о причине судачили еще месяца три – настолько она показалась всем невероятной.
– Вы даже представить себе не можете, как бережно относился он к своему здоровью. Мы сначала решили, что он на всяких там диетах по группе крови помешан, вегетарианстве, феншуях, прочей городской шелухе. У нас этого не понимают, хотя и наслышаны изрядно. Дочка из города приедет, зять с Троскиняя, а сын – и вовсе из Ойкумены, расскажут, что да как, а слухи потом месяцами по поселку гуляют. Ну и телевизор смотрят, не без того. А потом оказалось, что вся эта шелуха нашему Лину побоку. Он же простой имперский парень, откуда-то с Улайского хребта. Где только не жил, по всей державе ездил, побывал во многих городах. А потом вот – у нас осел. Он уже в возрасте был, сейчас не помню точно, но семьдесят ему точно стукнуло, опять же печень больная… Вот и подумывал, как бы раньше времени не тот свет не попасть. Ну и не пил ни капли.
– И никого это не удивляло?
– Поначалу бывало, а потом, как узнали про болезнь, стали относиться с пониманием. Да его просто любили. Так редко бывает: городской – и вдруг такая любовь. Человек он был хороший, совестливый. Всегда мог помочь, где советом, а где и делом. Таких редко встретишь.
Арсений слушал Реввача с возрастающим интересом. Лин Шаллек получался просто братом-близнецом Круковского. Честный. Совестливый. Всегда готов помочь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});