сентенции, надежные друзья, и Лота рассчитывала с их помощью поставить Гиту на место, а заодно удержать возле себя.
-А ты будешь ко мне приезжать, - по-детски оживилась Гита.
Ей, видимо, как-нибудь хотелось Лоту приободрить.
- Будешь приезжать в Питер и жить в сквоте. Знаешь, там такие яркие разукрашенные стены - в этом доме картины рисуют прямо на стенах! Познакомишься с людьми, там такие персонажи, просто умора, почти как эти стены...
-Хорошо, - засмеялась Лота. - Уговорила!
И Гита действительно переехала в Питер, хотя Лота до последнего момента не верила, что это произойдет. Для родителей ее отъезд стал драмой - со слезами, с сорванным голосом, с гипертоническим кризом у отца, с рыданиями посреди гостиной у матери - "Тише, тише, услышат на улице!" С множеством резких шорохов, истеричных пришептываний и испуганных скрипов. С топотом до самого утра вверх-вниз по лестнице. С небольшим игрушечным чемоданом, где хранились эскизы, альбомы и фотографии. И рюкзаком, набитым неоконченным шитьем, из которого в Гитину худосочную спину сквозь плащ вонзались портняжные булавки.
Лота догадывалась, что дело было не только в Гении.
-Понимаешь, лучше бы она меня высекла, - рассказывала Гита про мать. - Наорала, я не знаю, обозвала бы каким-нибудь ужасным словом. Но эта ее ровность, это вечно интеллигентное лицо! Как будто боится, что от крика у нее появятся морщины. В этом человеке все, абсолютно все - ложь и притворство! Иногда я их просто ненавижу. Их обоих! У них же все наоборот. Сначала борются за что-то, точнее, против чего-то, а потом сами же и становятся тем самым, против чего боролись. Это у них называется прогрессивной позицией!
Из Питера она звонила все реже и реже. Гитландия, легкий воздушный мир сделался вытянутым - он протянулся на целых 650 км - и очень тонким: он был прозрачен, как воздух. И нити, которые их связывали, тоже делались тоньше и тоньше.
Иногда Лота представляла, как Гита живет в Питере, видела разукрашенные стены сквота, который их приютил - яркая графика под Энди Уорхола, тропические растения, чей-то огромный глаз с очерненными ресницами и подведенными веками, похожий на глаз Будды.
Своим отъездом Гита отняла у Лоты Гитландию, которую они вдвоем создавали и где были единственными подпорками для вымышленного неба. Они крепко прижимались друг к другу спинами, чтобы отражать нападение демонов, эринний, гарпий и прочих снов разума в облике заурядных явлений жизни. Свою Магию воздуха Гита, конечно, выдумала, но все равно: в любом деле Лота была ее верным сообщником. Таких, как Лота, не бросают. Это больше походило на сговор, чем на дружбу, на шайку, чем на приятельство. А теперь она оставила Лоту одну в страшном холодном Крыму, пронизанном воздушными потоками и невидимой и неназваной опасностью. Она заманила Лоту в ловушку, а сама ускользнула.
Лота закрывала глаза и представляла Невский - огромное, мельтешащее крохотными человечками пространство, в котором не было ничего уютного, родного и человеческого, и тосковала. Когда-то она тоже мечтала попасть в эту сутолоку, в этот пронизанный ветрами, населенный статуями и колонами каменный термитник. Лота представляла себе Гитиного любовника - он был высокого роста, почти такой, как Птица, но со слабой чахоточной грудью. Его лицо она рассмотреть не могла, потому что ни разу его не видела, и получалось так, что в ее воображении он словно бы менял лица, превращаясь то в одного знакомого мужчину, то в другого. Сперва Лота представила, что у него лицо Володи, потом приложила Лехину харю - и получилось так забавно, что она не выдержала и улыбнулась. От злости и ревности Лота начала воображать, что Гитин любовник, имеющий над ней порочную и необъяснимую власть - это и есть Леха: неопрятный, в засаленных брючатах, с соломенными волосами, встрепанными или висящими жирными сосулями, в жеваной беретке ВДВ. Эти видения Лоту развлекали, но ненадолго, и она опять принималась грустить.
Глава девятая
Гита. Чужой дом
А Гита никого никуда не заманивала. Обстоятельства сложились так, что она попросту не добралась до Крыма. Рыжие ржавые крыши Питера снова сомкнулись над ее головой, расступившись лишь на мгновение.
И птица, уронившая на нее свою тень, оказалась не черноморской, а питерской чайкой.
Сумрачным дождливым утром Гита шла по коридору одного из выселенных домов на Петроградской стороне. Этот дом с осыпающейся штукатуркой и аварийными балконами остро нуждался в капитальном ремонте. В бесконечном коридоре разгуливали сквозняки. Гита шла от кухни к самой потаенной комнате огромной, некогда - да и теперь, в определенном смысле - коммунальной квартиры. Комната укромно ютилась позади ванной, туалета и кладовки. За выступом толстенной стены, образующим нишу. Когда-то она, вероятно, служила обиталищем челяди, но сейчас в ней проживали совместно Гита и Гений.
Видом своим Гита напоминала мертвеца. Впрочем, мертвец, если он восстал из гроба, переполнен мощной потусторонней жизнью, о которой живущим ничего не известно. Как свет луны: мертвенный, но яркий, он притягивает к себе и мысли, и взоры. В Гите же жизнь теплилась, а не переполняла ее, и похожа она была скорее не на мертвеца и даже не на привидение, а на серо-желтый потек на обоях.
Шествуя по коридору, она поочередно заглядывала в комнаты.
Здесь редко запирались: жизнь была открыта и общедоступна.
Ближе к кухне ютился бывший бездомный. В этот день его пришел навестить гость - сосед из соседнего аварийного дома.
-Курить есть, брат? - застенчиво интересовался гость, теснясь в дверях и ожидая особого приглашения.
-У меня только