Индейца небось и след простыл. И все-таки встала, надела очки, накинула куртку, едва слышно пересекла дом и приоткрыла дверь.
Ночь была ветреная, студеная. По черному небу бежали светлые, посеребренные луной тучи. Черный лес шелестел и вздыхал всего в нескольких метрах от Лоты, высунувшей нос в дверную щелку. Но в целом все было спокойно. Лошади под навесом стояли смирно. Мерин пару раз топнул копытом во сне. Кто-то сонно всхрапнул. Лота рассматривала ночной пейзаж их владений с ужасом и восхищением. Ей казалось, что она застала его врасплох. Она ни разу в жизни она не видела ничего более прекрасного и одновременно более пугающего, чем их небольшой надел земли, со всех сторон окруженный лесом. Даже днем поляна казалась Лоте недоброй, зловещей. Она затаила тайну, загадала загадку, которую никому не под силу было разгадать.
И как обычно, ставший уже привычным страх потихоньку подкрался к Лоте. Сначала легкий, как дуновение сквозняка - забилось сердце, похолодело в груди. Потом изменилось дыхание - стало почти невозможно дышать спокойно и глубоко. Увлажнились ладони. Все это был обычный для этих мест ужас, который будто бы только и поджидал, чтобы Лота осталась с ним один на один и как следует ужаснулась. Испугать, прогнать Лоту подальше, загнать в дом - было его любимым делом.
Все это Лота уже испытывала много раз, стоило ей остаться один на один с местным пейзажем.
Но на этот раз она решила не уступать и не сдаваться. В конце концов, если она действительно станет свидетелем чего-то ужасного, она просто отпрыгнет назад в дом и захлопнет за собой дверь, вот и все. Или заорет так, что все проснуться, повскакивают со своих лежанок, прибегут ей на помощь, и ужас сам убежит от нее в суеверном ужасе. Уж это она точно может.
Главное, чтобы еще до этого не разорвалось сердце.
И тут она увидела Индейца. Индеец сидел метрах в двадцати от крыльца - в том месте, где тропинка раздваивалась, и один ее рог уводил к Чертовой лестнице, а другой постепенно сливался с дорогой, которая вела вдоль обрыва. Он сидел на коленях, как, вероятно, принято сидеть у индейцев, и прямо перед ним горел крошечный, едва различимый костерок, подобный оранжевой звездочке. Лота видела, как Индеец что-то подбирает с земли и роняет в раскрытый огненный цветок. Прохладный ночной ветер шевелил длинные волосы Индейца и относил к дому запах неизвестных воскурений, которые Индеец бросал в костер: приятный, смутно знакомый растительный аромат. Это могли быть можжевельник или полынь. В ночной тишине Лота различала, как Индеец что-то вполголоса напевает.
Индеец, собиралась окликнуть Лота с крыльца. Она была уверена, что он на нее не рассердится. А раз так, они будут вместе сидеть над костром в торжественной тишине ночи и подбрасывать травы в огонь. И в то же время она понимала, что окрик, такой внезапный и резкий в глубокой тишине, нарушит сосредоточенность Индейца и, быть может, помешает ему или испортит его планы.
Лота затаилась, как мышка, высунув нос за приоткрытую дверь, кутаясь в одеяло и не решаясь ни направиться вперед, чтобы там, у костра составить Индейцу компанию, ни юркнуть назад, в согретый дыханием спящих сумрак.
Но в конце концов она приняла решение и вернулась к Птице. Свечка уже догорела, в комнате нежно и терпко пахло парафином.
Она засыпала счастливая. Ее усилий на этот раз не требовалось, и сидеть в лотосе нужды не было: кое-кто стойкий и терпеливый, умелый и мудрый охранял снаружи их покой, силясь побороть чужой темный умысел или колдовство.
* * *
Следующие несколько дней Лота честно пыталась заняться упражнением, которое Птица называл "выставлением психологической защиты", а Гита - Лота в этом не сомневалась - назвала бы "магическим ритуалом" - просто так, на всякий случай, чтобы пощекотать нервы. Честно и тщетно. Не то что бы у Лоты совсем не нашлось на это дело свободного времени. Нет: времени у нее, конечно же, имелось предостаточно. Но в том-то и проблема, что для упражнения требовалось полное уединение и максимальное сосредоточение, а рядом с Лотой постоянно кто-нибудь ошивался и ее отвлекал. Читать, мечтать или даже дремать в таких условиях она могла, но строить золотую сферу не получалось категорически. Лота усаживалась на колени, закрывала глаза, выравнивала дыхание - но тут в дом врывался Коматоз в поисках черпака для воды. Выдав Коматозу черпак, Лота вновь уединялась в их с Птицей комнате. Но тут мимо окошка проходил Володя - высокий, сутулый: заслонял на мгновение весь обзор, ронял тень. Что-то тихонько напевая, усаживался на крыльцо и принимался штопать рюкзак или джинсы или чистить лук, а Лотино внимание рассеивалось, как его и ни бывало. Потом являлся Птица, окликал Лоту по имени, не дождавшись ответа, входил в комнату, видел, что она, по всей видимости, пытается изобразить его же собственное психологическое упражнение. Птица со всей деликатностью на цыпочках удалялся, предварительно шепотом извинившись. Лота согласно кивала ему в след - мол, ничего страшного, но ее сосредоточенность была нарушена необратимо. Золотая сфера уныло маячила перед глазами сама по себе на фоне мельтешения мыслей и образов, но Лота ничего и никого не могла ею окружить и защитить - ни себя, ни Птицу, ни тем более дом со всем его скарбом, имуществом, барахлом, едой, потайными углами и схоронками.
Как-то раз она уже вроде бы почти сосредоточилась, и, подобно пауку, ткущему паутину, постепенно начала выплетать свой кокон, и у нее уже вроде бы что-то начинало получаться, но тут нестерпимо разболелась голова: сначала ныла, потом боль усилилась, перешла в тошноту. Лота поняла, что все из-за того, что она слишком напрягается, пытаясь сосредоточиться, а строительство золотого кокона не должно сопровождаться напряжением.
Но как было ей не напрягаться, когда сама атмосфера вокруг способствовала именно напряжению?
-Дура! На ногу наступила! Убью! - орал голос Лехи на кобылу.