— Ты не веришь мне, — внезапно обвинил меня Элдон.
— Я пока не могу ни верить, ни не верить тебе, — спокойно ответил я. — Давай оставим это до утра.
— Но ты просто обязан мне поверить, Дэйв! Иначе мне остается только мое собственное безумие.
— Дело тут не столько в вере, сколько в причине существования подобных вещей. Посмотрим. Прежде чем мы ляжем спать, скажи мне одно: это воздействует только на тебя, или Амброз тоже что-то ощущает?
Элдон быстро кивнул:
— Конечно, то же. Он уже хотел уволиться, но нам пока удалось его переубедить.
— Тогда тебе не нужно бояться за свой рассудок, — заверил его я. — А теперь — спать.
Моя комната — как обычно, когда я оставался в доме — примыкала к комнате Элдона. Я пожелал брату спокойной ночи и в темноте прошел по холлу к своей двери, занятый тревожными мыслями об Элдоне. Именно эта тревога замедлила мои реакции, и я не сразу заметил, что у меня мокрая рука — я обратил на это внимание лишь в комнате, когда стал снимать пиджак.
Какой-то миг я стоял, глядя на свою влажно поблескивавшую ладонь, а потом вспомнил рассказ Элдона; тогда я сразу подошел к двери и открыл ее. Так и есть: наружная ручка тоже была мокрой. И не просто мокрой — она испускала сильный запах моря, рыбы, о котором Элдон говорил всего несколько минут назад. Я закрыл дверь и озадаченно вытер руку. Могло и случиться так, что в доме кто-то специально пытается свести Элдона с ума? Конечно же, нет, ибо Амброз от подобных действий ничего не выигрывал, а что касалось моего дяди Азы, то между ними с Элдоном, насколько я мог удостовериться на протяжении многих лет, никогда не была никакой вражды. В доме больше не оставалось никого, способного вести такую изощренную кампанию по запугиванию.
Я улегся в постель, по-прежнему обеспокоенный и все так же пытаясь в уме сомкнуть воедино прошлое с настоящим. Что там произошло в Иннсмуте почти десять лет назад? Что же содержалось в тех рукописях и книгах Мискатоникского университета, которых все остерегались? Я был убежден, что должен посмотреть их; поэтому я решил вернуться в Аркхэм, как только представится возможность. Все еще пытаясь отыскать в памяти какой-нибудь ключ к разгадке событий этого вечера, я заснул.
Я точно не уверен, в какой последовательности происходили события после этого. Человеческий разум, в лучшем случае, достаточно ненадежен, не говоря уже о том, как он работает в состоянии сна или сразу же после пробуждения. Но в свете последовавших событий сон, приснившийся мне в ту ночь, приобрел ясность и реальность, которые раньше я бы счел совершенно невозможными в полумире сновидений. Ибо почти сразу же мне привиделся простер громадного плато в странном песчаном мире, который почему-то напомнил мне высокие нагорья Тибета или страны Хонан, в которой мне приходилось бывать. Это место вечно продувалось ветром, и моих ушей касалась неимоверно прекрасная музыка. Однако она не была чиста, не была свободна от зла, ибо в ней постоянно присутствовало некое подводное течение зловещих нот — как ощутимое предупреждение о грядущих несчастьях, как суровая тема судьбы в Пятой Симфонии Бетховена. Музыка слышалась из группы зданий, стоявших на острове посреди черного озера.
Там все было недвижно: не шевелясь, стояли фигуры — странноликие существа в обличье людей, похожие на китайцев, — как будто на часах.
На протяжении всего сна мне представлялось, будто я передвигался где-то в вышине вместе с ветром, который никогда не прекращал дуть. Как долго я там пробыл, сказать не могу; но вот я оказался уже далеко от этого места и смотрел с высоты на другой остров посреди моря, и там стояли громадные здания и идолы, и опять странные существа, и некоторые из них — как люди, и вновь звучала эта бессмертная музыка. Но здесь было и еще кое-что: голос той твари, что говорила с моим дядей, то же самое злобнее завывание, испускаемое из глубины приземистого здания, подвалы, которого были наверняка затоплены морем. Лишь один краткий миг смотрел я вниз, на этот остров, и где-то внутри знал его современное название — Остров Пасхи; и в следующее мгновение меня уже там не было, я летел над скованной льдом пустыней Крайнего Севера и смотрел вниз, на тайную деревушку индейцев, жители которой поклонялись идолам из снега. Везде был лишь ветер, везде — музыка и звук этого свистящего голоса как пролог к неизъяснимому ужасу, как предупреждение о скором цветении невероятного, ужасного зла, везде — этот голос первобытного кошмара, окутанный прекрасной неземной музыкой и таящийся в ней.
Вскоре после этого я проснулся невыносимо усталым и просто лежал, глядя открытыми глазами в темноту. Сонливость медленно спадала с меня, и я вскоре почувствовал, что воздух у меня в комнате очень тяжел и пропитан рыбным запахом, о котором говорил Элдон. И в тот же самый миг я услышал еще две вещи: звук удаляющихся шагов и затихающее завывание, которое я слышал не только во сне, но и в комнате дядюшки лишь несколько часов назад. Я спрыгнул с постели и подбежал к окну, выходящему на восток; но там не было видно ничего, и я понял лишь, что звук определенно идет со стороны безбрежного океана. Я вновь пересек всю комнату и вышел в холл — запах моря там чувствовался гораздо сильнее, чем у меня. Я тихонько постучал в дверь Элдона и, не получив ответа, вошел к нему.
Он лежал на спине, раскинув руки, и пальцы его шевелились. Было ясно, что он еще спал, хотя вначале меня ввели в заблуждение слова, которые шептали его губы. Прежде чем разбудить его, я помедлил, протянув к нему руку, и прислушался. По большей части голос его был слишком тих, чтобы можно было что-нибудь разобрать, но я уловил несколько слов, произнесенных c большим усилием: "Ллойгор — Итаква — Ктулху". Слова эти повторялись несколько раз, пока я, наконец, не схватил Элдона за плечо и не потряс. Пробуждение его не было быстрым, как я того ожидал, а наоборот — вялым и неуверенным; почти целая минута прошла, прежде чем он узнал меня, но как только это произошло, он снова стал обычным Элдоном и сел на постели, сразу же учуяв запах в комнате и услышав звуки за дверью.
— Ах… вот видишь! — мрачно вымолвил он, как будто иного подтверждения мне не требовалось.
Он поднялся, подошел к окнам и остановился там, выглядывая наружу.
— Тебе снилось? — спросил я.
— Да, а тебе?
В сущности, наши сны были одинаковыми. Пока он рассказывал о своем, до меня дошли звуки какого-то движения этажом выше — крадущиеся и вялые, как будто что-то мокрое шлепало по полу. В то же время завывания за домом растаяли вдали, и с ними звуки шагов замерли. Но сейчас в атмосфере старого дома висело такое ощущение угрозы и ужаса, что прекращение всех звуков мало способствовало восстановлению нашего душевного спокойствия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});