обязательно подразумевает войну. В конце концов, нацепить на себя униформу с нашивками, пройтись парадом в военной экипировке, размахивать флагами и организовывать массовые зрелища – все это можно обнаружить где угодно: от походов бойскаутов до празднований Дня независимости США, ритуалов ку-клукс-клана или тайных обществ, первомайских демонстраций и церемоний во время Олимпийских игр. Для нас нацистская версия милитаристского шоу выглядит зловеще, поскольку мы знаем, к чему это все привело[177]. За проявления милитаризма в Германии действительно во многом принимались пустяковые вещи. Как отмечает Роберт Уэйт, подавляющее большинство ветеранов Первой мировой пошли мирной стезей гражданской жизни, а не вступили в Фрайкор, а нацистская партия на протяжении большей части первых 12 лет своего существования была маргинальной группой, вызывавшей смех. И даже несмотря на определенную популярность ярких романов Эрнста Юнгера, в чем-то напоминающих приключения Рэмбо, главным бестселлером в истории немецкой литературы стал антивоенный роман Эриха Марии Ремарка «На западном фронте без перемен», изданный в 1929 году и разошедшийся в Германии тиражом более 2 млн экземпляров[178]. А Гитлер и нацисты, несмотря на уже отмеченную пафосную риторику и ритуалы, все эти факельные шествия и парады, размахивание флагами и торжественные церемонии, так и не смогли заставить немецкий народ воспринимать войну без ужаса и дурных предчувствий. Люди действительно с полной искренностью приветствовали мирные рассуждения об «общегерманской обескровленности», но в 1930-х годах Германию подталкивал к войне не милитаризм, а Гитлер.
Кроме того, исторический опыт показывает, что тоталитаризм способен функционировать без войны и необязательно ведет к войне. Многие мыслители послевоенного времени, в том числе Джордж Оруэлл на страницах своего знаменитого романа «1984», были склонны связывать два эти феномена. Однако если бы не маниакальное экспансионистское рвение Гитлера и его экстремальная готовность к риску, даже тоталитарная нацистская Германия не вступила бы в войну – и, возможно, в той или иной форме осталась бы на карте Центральной Европы до наших дней.
Стоит добавить, что выдающиеся личности, похоже, могут оказывать принципиальное влияние на ход истории. Историософская теория «великого человека» Томаса Карлейля и других мыслителей оказалась, в сущности, несостоятельной, и сегодня, как отмечает Иоахим Фест, мы склонны «отводить личности малое место по сравнению с интересами, отношениями и материальными конфликтами внутри общества». Однако в случае с Гитлером «конкретный человек в очередной раз продемонстрировал колоссальную власть отдельного человека над историческим процессом… Своим грандиозным произволом он тоже делал историю – способом, который даже в его время представлялся анахроничным»[179].
Наконец, вполне возможно, что политика умиротворения агрессора приобрела незаслуженно дурную репутацию. Сторонники умиротворения, такие как премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, почти все делали правильно, и их стратегия примирения вполне могла сработать с любым другим лидером Германии и предотвратить войну. Как сказал Чемберлен в момент Мюнхенской конференции 1938 года, ключевой вопрос заключается в том, какова «цель политики [Гитлера] – расовое единство» или «господство над Европой». Чемберлен не угадал – прав оказался его политический оппонент Уинстон Черчилль. Однако усилия Чемберлена все же не были совершенно нерациональными, особенно ввиду непревзойденной способности Гитлера лгать. Не будь Гитлера, сегодня мы бы могли считать Чемберлена выдающимся провидцем, а Великая война 1914–1918 годов, возможно, оправдала бы свое право называться войной, которая покончит со всеми войнами. Иными словами, те, кто в 1914 году выдвигал отчаянно оптимистичные лозунги и зачастую подвергался насмешкам, теперь могли бы считаться провидцами по меньшей мере в своем стремлении отправить в небытие одну разновидность войны – европейскую войну между развитыми странами. В таком случае сегодня мы бы праздновали столетие мира на континенте или воспринимали бы это как нечто само собой разумеющееся[180].
Воздействие Второй мировой войны
Первая мировая потрясла до основания «воинственный дух» в Европе и Северной Америке: подавляющее большинство людей на этих континентах стали бескомпромиссными сторонниками мира. Вторая мировая, похоже, закрепила для них этот урок (возможно, без какой-либо необходимости) и донесла его содержание до японцев, которые прежде не были склонны к пацифизму. Когда пыль над руинами осела, представление о том, что в прямой войне между развитыми государствами есть своя привлекательность и мудрость, было максимально дискредитировано. Уроки Великой войны были в огромном масштабе закреплены уроками еще более крупного конфликта.
Кроме того, из опыта Второй мировой были почерпнуты знания о стратегии и тактике мира. Для выхода из военной системы страна, для которой неприемлема возможность войны, может выбрать один из двух основных путей. Первый подход – пацифистский, или чемберленовский: будьте разумны, не провоцируйте, делайте упор на компромиссы и умиротворение, надейтесь, что противник проявит себя с лучшей стороны. Как уже было сказано, этот подход мог сработать почти с любым немецким лидером – за исключением Адольфа Гитлера. Второй подход – сдерживание, или подход Черчилля: вооружайтесь и ведите переговоры с нарушителями спокойствия с позиции военной силы. Главный урок, полученный к концу 1930-х годов, в особенности из опыта взаимодействия с Гитлером, заключался в том, что если для одних стран пригоден пацифистский подход, то в отношениях с другими единственный верный путь – это сдерживание и даже конфронтация. В этом смысле война оставалась на политическом горизонте даже для ее противников.
Глава 5. Войны и конфликты времен Холодной войны
«Всеобщее нежелание войны», отмечает Эван Льюард, может оказаться исключительно полезным моментом для сдерживания обстоятельств, ведущих к войне: в таком случае кризисы, которые могут быть использованы для оправдания войны, скорее всего, будут разрешаться с «осмотрительностью, осторожностью и общим интересом к избежанию провокаций»[181]. На протяжении быстро начавшейся после Второй мировой холодной войны между западным и коммунистическим мирами кризисы, конечно же, случались. Но когда ситуация накалялась, политические лидеры, склонные избегать войны, преимущественно старались локализовать проблемы или хотя бы предотвратить перерастание кризисов в открытую межгосударственную войну.
Если же вынести холодную войну за скобки, то развитые страны поддерживали между собой столь дружественные по историческим меркам отношения, что было бы странно и даже банально предполагать, будто они демонстрировали друг другу примечательное «нежелание воевать». Тем не менее тот факт, что на протяжении нескольких десятилетий во Франции или Германии никто и никоим образом не агитировал за войну между этими некогда готовыми к войне странами, совершенно примечателен. А еще более впечатляет то, что никто даже не потрудился прокомментировать этот феномен (или же отсутствие в этом явлении чего-то феноменального).
В период холодной войны прочие виды войн – колониальные, межгосударственные в целом, конвенциональные гражданские с участием организованных армий и идеологические гражданские