— Предатель.
— Предатель.
— Предатель.
Не вынес Булатов душевных мук. Покончил с собой. Разбил о тюремные стены голову.
Страшное место Алексеевский равелин. Но если совесть твоя в огне — это еще страшнее.
ФОНВИЗИН
Узникам Алексеевского равелина дважды в неделю разрешались короткие прогулки по тюремному двору. Двор маленький. Шаг вперед, шаг назад — вот и вся прогулка.
Во время одной из таких прогулок декабриста генерала Михаила Александровича Фонвизина кто‑то окликнул:
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
Фонвизин поднял глаза:
— Петров?!
— Так точно, ваше превосходительство!
— Откуда же ты, Петров?
Объяснил солдат, что несет караул в Петропавловской крепости.
— Да я не один, — добавил. — Здесь и Мышкин, и Дугин, и унтер — офицер Измайлов. Может, помните, ваше превосходительство?
— Как же, помню, помню. Орлы! — ответил Фонвизин.
Оказывается, охрану Петропавловской крепости в этот день несли солдаты, которыми генерал когда‑то командовал.
Солдаты очень любили своего командира. Фонвизин был одним из немногих, кто отменил у себя в полку телесные наказания.
Посмотрел Петров на генерала:
— Михаил Александрович, ваше превосходительство, значит, и вы тут? Вот оно как. — Потом перешел на шепот: — Мало вас было. Э — эх! — Петров замолчал. Затем неожиданно: — Одна минута, ваше превосходительство, — и ку- да‑то исчез.
Вскоре солдат вернулся. Но не один. С ним еще двое — Дугин и унтер — офицер Измайлов.
— Здравия желаем, ваше превосходительство, — поприветствовали солдаты своего бывшего командира. Затем Измайлов тихо сказал:
— Бегите, Михаил Александрович. Караулы у крепости наши.
Фонвизин смутился.
— Бегите, — зачастил Измайлов, — не мешкая бегите, ваше превосходительство. В другой раз такого не будет. Караулы что ни день меняются.
Фонвизин покачал головой.
— Бегите, — повторил Измайлов, — о нас не тревожьтесь. Комар носа не подточит. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.
— Спасибо, братцы, — сказал Фонвизин. — Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышляю о спасении. Об Отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не выходить мне одному отсюда. Прощайте!
— Кончай прогулку! Кончай прогулку! — раздался голос дежурного офицера.
— Прощайте, — еще раз повторил Фонвизин.
ОЛЕНЬКА
Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.
Поручик был молод. Отличался веселым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился. Стал грустен, задумчив. Что‑то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. «Эх, бежать бы из крепости!»
И однажды тюремный сторож сказал Басаргину:
— Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.
«Чем же он поможет? — подумал поручик. — Разве что притащит лишнюю порцию каши».
Через день унтер — офицер (тюремный сторож был в унтер — офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и зашептал:
— Баше благородие, хотите бежать из крепости?
Чего угодно ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
— Как же ты через все караулы — в кармане, что ли, меня пронесешь?
— Хотя бив кармане, — загадочно ответил сторож.
Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.
«Убегу. Ради нее убегу», — решил, засыпая, поручик. Заснул и снова увидел Оленьку. Только это уже не трехлетняя девочка, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задает вопрос:
— Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?
— Верно.
— А верно, что остальные пошли на каторгу?
Запнулся с ответом поручик и туг же открыл глаза. Чувствует — прошиб его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.
— Все договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.
Посмотрел Басаргин на унтер — офицера и говорит:
— Братец, прости, не могу: Оленька.
— Что — Оленька? — не понял сторож.
— Не велит.
Унтер — офицер удивленно посмотрел на Басаргина.
— Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой ступай.
Сторож хотел что‑то сказать.
— Ступай, — повторил Басаргин.
«Э — эх, рехнулся, видать, поручик», — подумал унтер — офицер, выходя из камеры.
ПРИГОВОР
Шесть томительных месяцев провели декабристы в Петропавловской крепости. Шесть томительных месяцев не прекращались допросы. И вот приговор объявлен. Пять декабристов: Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьев — Апостол, Михаил Бестужев — Рюмин и Петр Каховский — были приговорены к смертной казни через повешение. Остальные лишались чинов и званий и ссылались в Сибирь на каторгу.
Декабристы гордо встретили свой приговор.
— И в Сибири есть солнце, — сказал декабрист Сухипов.
12 июля, впервые за все эти месяцы, заключенных собрали вместе. Была устроена церемония лишения осужденных чинов и званий. Называлось это гражданской казнью. С осужденных должны были сорвать эполеты и ордена, бросить в огонь. Над головой у каждого переломить шпагу.
Николай I находился в это время далеко за городом, в Царском Селе. Он приказал, чтобы через каждые 15 минут к нему являлся фельдъегерь, сообщал о том, как идет церемония.
Приехал первый фельдъегерь:
— Построены, ваше величество. Генерал — адъютант Чернышев приказал распалить костры.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что‑то не очень видно, ваше величество.
Прибыл второй фельдъегерь:
— Костры разложены, ваше величество.
— Так.
— Генерал — адъютант Чернышев дал приказ срывать эполеты и ордена.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что‑то не очень видно, ваше величество.
Третий курьер явился:
— Срывают эполеты и ордена, ваше величество. Бросают в огонь.
— Так.
— Генерал — адъютант Чернышев отдал приказ ломать шпаги над головами.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Да что‑то не очень видно.
Четвертый курьер примчался:
— Шпаги ломают, ваше величество.
— Так.
— Генерал — адъютант Чернышев отдал приказ одеть виновных в каторжные халаты.
— Так. Ну, а как же сами злодеи? Видно ль на лицах у них раскаяние?
— Осмелюсь доложить, государь, смеются, кажись, злодеи.
Царь побагровел, в гневе бросил посыльным:
— В цепи презренных, в цепи! — Схватился рукой за сердце. — Дурново! Дурново!
Мчит Дурново, тащит капли от сердца.
РАСПЛАКАЛСЯ
Гордо встретили декабристы приговор суда. А вот морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
— Морской офицер лейтенант Бодиско расплакался, — доложил генерал — адъютант Чернышев царю.
Николай I улыбнулся, остался доволен.
— Вижу, среди негодяев хоть и один благородный человек, да есть. Если бы знал — помиловал. Что же он говорил?
Что говорил Бодиско, генерал — адъютант Чернышев не знал.
— Разузнать! Доложить! — приказал Николай I.
Стал хвастать царь своим приближенным, что морской офицер лейтенант Бодиско расплакался.
Похвастал брату.
Похвастал жене.
Адъютантам своим похвастал.
— Расплакался! Расплакался! Расплакался! — повторял государь. Даже повеселел. Даже по — мальчишечьи насвистывать что‑то начал. — Расплакался! Расплакался! А сегодня я вам передам, что при этом сказал Бодиско.