пограничных районов[174]. Вот почему соседние диалекты отличались значительным сходством словарного запаса, которое еще более усиливалось табуацией тех или иных слов, вызывавшей активное заимствование их эквивалентов у соседей[175].
Резкая критика теории лингвистической непрерывности со стороны некоторых лингвистов (Л.Г. Герценберг)[176] основана, по-видимому, на недоразумении, ибо, как показано выше, лингвистические цепи возникали не столько в результате генетического родства языков (и в этом можно полностью согласиться с Л.Г. Герценбергом), сколько вследствие интенсивных контактов их носителей и процессов «лингвистического обмена». Еще С.П. Толстов указывал, что именно это явление приводило к возникновению «первобытной лингвистической непрерывности»[177]. В Австралии возникновение такой ситуации было облегчено тем, что диалекты и языки там отличались, прежде всего, лексически, а не фонетически. Единый фонетический ареал охватывал почти всю территорию Австралии, однако и эту особенность следует считать результатом интенсивного общения между разными группами аборигенов.
Недавно проблема лингвистического критерия этнической общности обрела новый ракурс, благодаря работам социолингвистов[178]. Выяснилось, что, во-первых, лингвистические границы могут изменяться независимо от этнических, и во-вторых, взаимопонимание зачастую обусловлено не столько сходством или различием языков, сколько такими культурными факторами, как отношения носителей языков друг к другу, интенсивность общения, желание или, напротив, нежелание завязать контакты[179]. Все это имеет прямое отношение к австралийским материалам. Например, на полуострове Йорк члены группы кук таиори, живущие в северных районах территории йир йоронт, за несколько десятилетий переняли язык йир йоронт, однако сохранили при этом свое прежнее место в социальной структуре и этническую принадлежность[180].
Рассматривая этническую роль языка, следует учитывать, прежде всего, его место в системе конкретных социальных связей, или, как пишут некоторые зарубежные авторы, необходимо отказаться от «лингвистического детерминизма». Это означает, что лингвистическая классификация языков в данном случае неприменима, ибо там, где профессиональные лингвисты видят языковые сходства и говорят о «лингвистической непрерывности», сами австралийцы могут не признавать никакого родства языков, заявляя о полном лингвистическом различии[181]. А ведь именно представления самих аборигенов о языке являются важным показателем, в первую очередь обусловливающим характер общения и рамки этнической общности. Эти представления сводились к следующим.
Язык в глазах аборигенов служил единственным критерием человеческого облика. Тот, кто не знал языка говорящего, не просто существенно отличался, а принципиально, коренным образом отличался от говорящего. Лишь понимание языка свидетельствовало о принадлежности данного лица к человеческой породе в физическом и культурном смысле. Людей, понимавших их язык, аборигены признавали и уважали, а тех, кто его не понимал, считали глупыми, сумасшедшими и, следовательно, социально неприкасаемыми[182].
Впрочем, на практике аборигены в своем поведении не всегда строго руководствовались изложенной концепцией. В Западной пустыне контакты между различными группами во многом обусловливались их тотемическими связями, причем тотемическое единство отнюдь не совпадало с диалектным. Правда, по предположению Р. Берндта, в прошлом диалектная общность могла до некоторой степени совпадать с тотемической, но и тогда это совпадение не было полным. Сходство языка и культуры само по себе еще не определяло автоматически этнического единства. Обитатели Западной пустыни, обладавшие одной культурой и одним языком, но жившие в различных удаленных друг от друга районах, считали друг друга чужаками[183]. В западных областях полуострова Йорк социальное положение человека определялось не языком, а родовой принадлежностью[184]. Различные группы, обитавшие на островах Грут-Эйландт и Бикертон, говорили на одном языке, но четко отделяли себя друг от друга[185].
Короче говоря, язык или диалект не могли служить сколько-нибудь жестким индикатором этноса в аборигенной Австралии, хотя их сходства, конечно же, обусловливали тяготение людей друг к Другу; люди с одним диалектом стремились концентрироваться на одной более или менее определенной территории[186]. В случае ссор и враждебных действий, возникавших во время больших межплеменных сборищ, люди с одним диалектом образовывали в тенденции единую солидарную группу. Таким образом, можно согласиться с теми авторами, которые, отмечая нечеткость диалектных групп и проницаемость их границ, считают все же, что этнические группы у австралийцев стремились к лингвистическому единству[187].
Для аборигенов большую важность представляла общность происхождения, конечно, в том смысле, в котором они сами ее понимали, — т. е. связь с определенными тотемическими предками, а по сути дела общность исторических судеб. Р. Диксон, работавший в Северо-Восточном Квинсленде, установил, что для местных аборигенов не язык, а именно вера в единое происхождение («одна кровь») служила главным фактором этнической консолидации[188].
Однако традиция происхождения от одних и тех же прародителей объединяла порой членов нескольких соседних племен[189]. Например, по представлениям аранда, они имели тех же предков, что и жители Западной пустыни[190]. Судя по современным данным, это представление отражало не реальную картину их единого происхождения, а относительно высокую степень межэтнических контактов в течение определенного времени. На самом деле аранда, видимо, обитали в прошлом много севернее, сближаясь по языку и некоторым антропологическим особенностям с населением Восточного Арнемленда[191].
Впрочем, вера в генетическое родство соплеменников, хотя и предполагала, прежде всего, социальное родство, имела солидную материальную основу, ибо, как показывают многочисленные факты, большинство браков заключалось, действительно, внутри племени. Во многих племенах количество межплеменных браков составляло лишь 8-21 %[192], реже — 33 %[193]. Поэтому, если считать вслед за Дж. Бердселлом, что общность, внутренние браки в которой составляют более половины всех браков, представляет собой генетический изолят[194], то можно говорить о существовании таких общностей в Австралии. Это предположение подкрепляется новейшими данными по дерматоглифике и распространению групп крови, которые свидетельствуют о высокой степени генетической гомогенности отдельных культурных районов и незначительном влиянии межплеменных, браков на генетическую картину.
В некоторых случаях выявлена тенденция к совпадению таких генетически более или менее однородных районов с культурно-языковыми[195]. Эту тенденцию, по-видимому, следует объяснять влиянием социально-культурных факторов на характер брачных отношений. Так, у западных аранда при отсутствии каких-либо строгих правил эндогамии, большинство браков заключалось в местной среде, т. е. в среде, однородной в культурно-языковом отношении. Это вызывалось тем, что в прошлом все мужчины в силу обязательств перед тотемической группой должны были после заключения брака оставаться в своих группах. Описанное правило соблюдалось с тем большей тщательностью, что люди могли достигнуть полного социального статуса только в пределах своих локальных групп[196].
Сходная ситуация наблюдалась и в Западной пустыне, где обладание тотемом отца существенно упрочивало социальное положение людей. Еще большее значение имело наследование одного и того же тотема с отцовской и материнской сторон, так как оно усиливало шансы стать главарем локальной группы.