Читать интересную книгу Кукловод - Алексей Макеев

– А он у нас крутой! – проговорила Ольга и многозначительно посмотрела на меня, явно намекая на недавний разговор со мной о Малютине и о его амбициях. – Он где-то умудрился пропуск выписать на свою машину.

Спускаясь в компании молодых женщин по ступенькам крыльца, я ощутил на себе полный лютой злобы взгляд звукооператора. Силен ты, Женя, флюиды ненависти посылать! Да только не испугаешь меня, парень! Я сам кого хочешь взглядом испепелю, а руками в порошок сотру.

Глядя на Малютина, я ухмыльнулся, подмигнул и едва успел удержать за руку Нину, которая направилась было к звукооператору, очевидно, с целью предложить отправиться вместе с нами проведать Тычилина.

– Не надо! – попросил я мягко, но настойчиво, направляя молодую женщину в избранном нами направлении.

Ах, эти большущие темные, словно самой темной обжарки кофе, глаза! Сведете вы меня с ума! В ответ на наивный удивленный взгляд актрисы я наклонился к ее шелковистым волосам и шепнул в ушко:

– Не надо, я ревную!

На самом деле я не ревновал, просто не хотел, чтобы Нина раньше времени встречалась с Малютиным и тот ненароком проговорился ей о нашем «мужском» разговоре. Кто его знает, обрисует еще меня извергом и садистом, а мне пока не хочется портить отношения с актрисой – расследование не закончил, да и… не налюбился еще.

Нина посмотрела не меня как-то странно, но подчинилась и пошла рядом со мной.

Несколько минут спустя мы уже сидели в моем «БМВ». Ехать до шестидесятой больницы на наземном общественном транспорте примерно час, на моем личном автомобиле мы затратили времени в два раза меньше. Разумеется, все мы когда-то бывали в этих краях, но где именно находится больница, никто из нас понятия не имел, а потому пришлось изрядно попетлять среди домов, домиков и строений, прежде чем мы выехали к высокому длинному, из железных решеток, забору шестидесятой больницы.

Время для посещения больных было подходящее, палата, где лежал Юрчик, женщинам из утреннего телефонного разговора с ним была известна, так что мы без проблем поднялись на четвертый этаж в хирургическое отделение, отыскали дверь с нужным номером и, постучавшись в нее, вошли.

В длинной узкой комнате места хватило как раз для того, чтобы вместить в нее четыре больничные койки, четыре тумбочки, стол с двумя стульями и раковину с краном. Тычилин занимал дальнюю справа от окна койку. Напротив него лежал бомжеватого вида мужик; на ближней слева кровати почивал парень с загипсованной ногой, справа – молодой мужчина с жестким шейным бандажом. Среди этой компании инвалидов наш Юрчик был самым изуродованным. Честно говоря, я никогда раньше не видел до такой степени избитой физиономии. Видимо, героико-монументальный угодил ногой в особо чувствительную зону на физиономии Юрчика, вызывающую небывалую отечность. Мало того, что голова Тычилина распухла, как баскетбольный мяч, так еще левая сторона лица съехала вниз, и глаз оказался напротив ноздрей, а щека так вообще на шее. Такая морда на конкурсе избитых физиономий запросто первое место взять может.

– Ну, здорово, герой! – с порога сказал я и помахал Тычилину рукой. – Вижу, вижу, ты и здесь уже порезвился, негодник – одному шею свернул, другому – ногу, третьему физиономию покарябал!

Двое: с больной шеей и загипсованной ногой открыли глаза, и вся компания пациентов палаты посмотрела на меня как-то странно. На меня вообще почему-то всегда странно смотрят, когда я прикалываться начинаю. А бомжеватый так вообще, прихватив журнал, встал с кровати, бочком, бочком протиснулся между нами и вышел за дверь – то ли испугался чего-то, то ли место рядом с Юрчиком освободил.

Вид Тычилина настолько страшил моих девиц, что они избегали смотреть на веселого сказочника и боязливо прятались за моей спиной. Подталкиваемый ими, я прошел к кровати Юрчика и, сев на соседнюю койку, пожал вялую руку артиста.

– Здравствуйте, друзья мои! – промычал Тычилин, с трудом шевеля распухшими губами. – Извините за мой внешний вид, но в ином обличье предстать перед вами не могу.

– Ты и так хорошо замаскировался, не узнать, – ляпнул я и с трудом высвободил ногу, на которую наступила Нина, давая понять, что не следует так шутить.

Мои спутницы, положив на тумбочку гостинцы, прикупленные нами по дороге в больницу, сели рядом со мной напротив больного.

– Как ты себя чувствуешь? – выразила сочувствие Нина, глядя на собрата по сцене жалостливым взглядом.

– Хреново, честно говоря, – посетовал Тычилин. – Такое чувство, будто меня пропустили через мясорубку.

– Ничего, Юра, все будет хорошо! – успокаивая бывшего одноклассника, проговорила Шерманова и погладила его по ноге.

Далее в течение последующих нескольких минут молодые женщины выражали соболезнования Тычилину по поводу полученных им увечий и сожалели в связи с его временной нетрудоспособностью. Веселый сказочник в ответ жаловался на свою судьбу, охал, ахал, вздыхал, но один раз, правда, порадовался – диагноз перелома челюсти не подтвердился.

Пришел мой черед наступить на ногу Нине, намекая на то, что пора бы уже поговорить и о моем деле, ради которого я, собственно, сюда и приехал.

– Ах да, – опомнилась Стороженко, виновато глянув в мою сторону. – У Игоря вот к тебе есть пара вопросов.

Актриса кратко и вполголоса, чтобы не слышали лежавшие в палате пациенты, рассказала о том, что произошло два дня назад во время спектакля в детском саду, сообщила, что я не журналист из «Светской жизни», а тренер по вольной борьбе, расследующий дело о краже драгоценностей, объяснила, что для того, чтобы смыть с их театрального коллектива пятно позора, необходимо предъявить мне алиби на интересующее меня время.

Юрчик слушал, не выражая эмоций, а возможно, они и отражались как-то на его физиономии, да были нам незаметны вследствие опухлости оной и плохой работы мышц лица. Он полулежал некоторое время, молча переваривая услышанное, затем объявил:

– Ну, хорошо, спрашивай.

Наконец-то пришла моя очередь вступить в разговор, а то я порядком заскучал, сидя без дела. Я наклонился через узкий проход между кроватями к веселому сказочнику.

– Ответь мне сначала вот на какой вопрос. За что тебя так жестоко вчера избили?

Мой вопрос застал Юрчика врасплох. Хотя на его физиономии, как я уже заметил, не могли отражаться эмоции, в глазах отразился страх. Однако студенистый быстро справился с собой и рассмеялся каким-то утробным, я бы даже сказал, загробным смехом.

– Ха-ха-ха-кха-кха! – Тычилин вдруг поперхнулся. Прокашлявшись, проговорил: – Кто же знает, за что они били. Может быть, они как раз с тобой и хотели за что-то поквитаться, а тут я им под руку попал. Кстати, менты утром приходили, тоже все пытали, кто такие и за что глумились. Я им сказал, что без понятия. Описал в общих чертах, что вчера произошло, а вот о тебе умолчал.

– Это ты правильно сделал, – похвалил я и хотел было в качестве поощрения похлопать Юрчика ладонью по щеке, да, вовремя вспомнив, что она у него неприкасаемая, отдернул руку. – Толку от полицейских все равно никакого – найти и наказать этих бандитов они не сумеют, только нервы вымотают.

– Тоже верно, – прогундосил студенистый и осторожно ощупал физиономию, будто проверяя, стала ли она меньше.

– Тогда следующий вопрос, Юра. – Я глянул на повернувшегося в нашу сторону и с любопытством уставившегося на меня парня со сломанной ногой и понизил голос: – Где ты был два дня назад в десять часов утра, в то время, когда начался в детском саду кукольный спектакль про Емелю?

Перебирая в памяти события двухдневной давности, Тычилин долго напрягал мозги, но не зря. В них все же наступило просветление – он что-то вспомнил. Это стало понятно по радостному огоньку, вспыхнувшему в глазах артиста.

– Ты знаешь, – проговорил он медленно, как человек, восстанавливающий в памяти какой-то эпизод из своей жизни, – за пару минут до того, как Нина отправилась на сцену, я вышел на улицу подышать свежим воздухом и покурить. Минут через семь-восемь вернулся в фойе и прошел в гримерку. Посидел там, чуть подгримировался, а когда услышал по радиосвязи, что наступило время моего выхода на сцену, отправился в актовый зал.

Глядя на Юрчика, я никак не мог побороть в себе чувство отвращения к нему. И вовсе не из-за того, что он такой избитый, а из-за того, что он такой студенистый. И глаза-то у него вовсе не голубые, какими раньше мне казались, а блеклые и водянистые, ну, медуза медузой.

– Это может кто-то подтвердить? – пытая Тычилина взглядом, спросил я.

Не выдержав моего взгляда, Юра опустил глаза и пробубнил:

– В общем-то, да. Когда я курил, женщина какая-то в детский сад пришла. Вот только я не знаю, помнит ли она, сколько времени в тот момент было.

Я подавил вздох разочарования. Кажется, я знаю, что это была за женщина, к кому и в котором часу она пришла в «Теремок». Неужели и у студенистого есть на момент преступления алиби? Если это так, то кто же тогда спер драгоценности?