Передай прилагаемую записку П. Леон. Дело вот в чем — Cambridge Inst[rumental] C[ompany][49] изготовляет приборы (сейсмографы) системы Б. Б. Голицына. Может быть, узнав о болезни и тяжелом положении его вдовы, они признают возможным послать ей хотя бы малое вознаграждение за пользование изобретением Бор. Бор. Голицына. Для них какие-нибудь 5 ф. ст. время от времени ничего не значат, а здесь это будет уже большая помощь. Попроси П. Леонид. при оказии переговорить, вероятно, он в Cambridge Inst. С публику знает…»
«8 апреля 1928 г., Ленинград
Милая Аня, сегодня получил посылку кофе, — спасибо, но ты сделала ошибку. Я тебе писал, что надо посылать не более двух килограмм, т. е. четырех английских фунтов, ты же насыпала в жестянку 2 кг 600 г, поэтому за 2 кг взяли пошлину по 5 руб. за кг, а за 600 г избыточных — по 2 р. 50 к. за 100 г, т. е. 15 руб. Имей это в виду, и если что попрошу прислать и укажу норму, то надо ее соблюдать точно. <…>
Милая Аня, написал тебе открытку № 1, показал Вовочке, и она меня разнесла: за твое здоровье в день твоего рождения пили вкусный кофе, за который тебе сказал одно слово спасибо и написал десять строк назидания. И вышел, как Вовочка говорит, неблагодарное животное. Всего хорошего всем вам, жду фотографий, чтоб видеть тебя толстухой».
Анна Алексеевна всегда отмечала, что ее отец прежде всего стремился в любых условиях делать свое дело. Из его писем видно, как много он делал для России, несмотря на то что его не выпустили за границу.
«22 июня 1928 г., Ленинград
Милые и дорогие Лиза и Аня!
Виноват перед Вами, что так долго не писал.
Совсем окунулся в академическую жизнь, но, кроме того, имею и другие занятия практического рода, состоя консультантом Нефтесиндиката и Научно-Технического Управления Морским Ведомством.
По Нефтесиндикату участвую здесь в Центр[альном] Суд[остроительном] Бюро по проектированию нефтеналивных судов и присматриваю на заводе „Русский дизель“ за изготовлением цилиндров для „Азнефти“ и „Грознефти“ взамен лопнувших. По Науч. — Техн. Упр. главным образом занимаюсь по артиллерии, написал целую книгу (около 15 печ. листов) о вращательном движении снаряда, теперь начинают печатание. Кроме того, разрабатываю программу интересных опытов на осень в Севастополе.
Без малого каждую неделю езжу в Москву по судостроительным делам. Обыкновенно на один, много на два дня. Поезда очень удобные, вечером в 11 ч. 30 мин. ложусь спать в международном вагоне, утром в 9 ч. 30 мин. в Москве, а на другой день утром опять дома.
Академия теперь занята предстоящими выборами 40 новых членов примерно в декабре месяце.
Поблагодари Петра Леонидовича за все, что он сделал для Голицыной, я получил от нее письмо, но оно относится, по сути, не столько ко мне, а к Петру Леонидовичу, который все выхлопотал…»
«9 ноября 1928 г., Ленинград
Спасибо тебе, милая Аня, за твое письмо и за сообщение о гениальности моего внука. О. И. (Ольгу Иеронимовну — Е. К.) мне повидать еще не удалось, и я про него знаю только, что „палец в рот ему не клади“.
Вижу, что ты пробуешь писать на машинке, но тебе следует 1) переменить ленту, 2) смазать ее чернилами, или как это там делается, чтобы было отчетливее, и 3) поставить новый цилиндр со шрифтами, а то представляется, что на всем развале не нашлось более расхлябанной, но все-таки читать можно.
Статью П. Леон. получил, спасибо большое, просмотрел. И хотя этими вещами не занимаюсь, но думаю, что таких статей „крокодилу“ не часто приходится представлять в Royal Society (имеется в виду Лондонское Королевское Общество — Е. К). Абрам Федорович Иоффе очень хвалит, а в таком деле на него положиться можно. Посылаю П. Леон. две моих статейки…»
«9 января 1929 г., Ленинград
Милая Аня!
Давно тебе не писал. Карточку моего внука получил и по его виду и твоему описанию не сомневаюсь в его гениальности.
Я все по-прежнему два дня каждую неделю в Москве, а пять дней здесь. В Москве дело живое — Совторгфлот разрабатывает типы и общие проекты судов, которые будут строиться в ближайшее время. Работа в техническом отделе поставлена очень разумно, заседания ведутся деловито, без болтовни, так что работать приятно. <…> В Академии выборная страда кончилась, так что осталось лишь Общее собрание 12 января, которое должно утвердить выборы, но это больше формальность. Кроме того, по Академии мне приходится сидеть в заседаниях Президиума два раза в неделю — эти заседания невыносимы по мелочности и пустяковине, которые обсуждаются часами. Я предупредил, что как войдут новые члены, то я от обязанностей Академика-Секретаря Отделения отказываюсь, пусть выберут кого помоложе и чистого ученого, а я обсуждать полчаса вопрос вроде того, кого посылать в составе делегации на 50-летний юбилей Казанского Археологического общества, не могу, мне такая пустяковина противна…»
«20 января 1929 г., Ленинград
В прошлый четверг А. Ф. Иоффе дал мне подписать вместе с П. П. Лазаревым представление П. Леонид. в члены-корреспонденты Академии и сообщил, что в середине апреля ты собираешься вместе с ним приехать сюда. I believe you are both just as childishly unreasonable as your baby[50] — ты теперь взрослая дама так по-английски оно вежливее выходит. Ты, видимо, забыла, что у нас новый стиль и середина апреля, это по старому начало апреля, т. е. самое худое время — Нева обыкновенно еще не прошла, с улиц скалывают грязный зимний лед — погода ни весна, ни зима, самая что ни на есть для простуды, а проживая так долго, как ты, в южных и теплых климатах, от нашей апрельской весны отвыкаешь. Ты должна помнить про бывший у тебя плеврит и пр.
Насколько отвыкаешь от климата, скажу про себя. Я жил в Питере с 1877 года по 1921 год, т. е. 44 года и, как знаешь, зиму и лето ходил в том же самом пальто, никогда не хворал, разве только насморком и хрипотой на два дня. Так вот, вернувшись в прошлом году сюда (в ноябре), я к концу ноября захватил какой-то поганый кашель, который и мучил меня до июня. Я в этом году, опасаясь повторения, перешил Николая Александровича (отец Алексея Николаевича — Е. К.) енотовую шубу на пальто, и пока хорошо.
Сюда можно приезжать и тебе, и П. Л. не в середине апреля, а в середине мая, когда будет уже тепло, и весь лед будет свезен, улицы вычищены, и погода вообще теплая. <…> Пошевели мозгами и прежде чем ехать сообрази все как следует…»
Конечно, Крылов не мог написать в своем письме обо всем, что происходило в России, прямо. Он пользуется намеками и иносказаниями, желая предостеречь Капиц от приезда в СССР. Беспокоясь, что Анна Алексеевна и Петр Леонидович могут этого не понять, он при первой же возможности просит передать предостережения им лично, и делает это через математика Я. В. Успенского, который отправился в заграничную командировку и мог оттуда написать Капицам, не опасаясь перлюстрации писем (кстати, сам Успенский из зарубежной командировки не вернулся, стал «невозвращенцем»):
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});