33 «У меня одна надежда на тебя»: Последние письма Н.И. Бухарина И.В. Сталину 1935–1937 гг– // Исторический архив. 2001. № 3. С. 78.
34 См. например, пассаж из «Поэмы о Сталине»: «Но в грохоте времен, в их беге быстротечном, / Событий яростных уж слышен тяжкий шаг. / Трубит труба времен, и медные сигналы / Звучат, как грозный клич, Истории призыв…/<…> Трубит труба времен. И на пороге / Годов решающих, среди друзей без счета, / Средь миллионов толп, средь армий, средь героев, / Стоит наш Сталин, наш любимый полководец, / Готовый взмыть на крыльях к солнцу битв, / Трубит труба времен» Там же. С. 75–76).
35 См.: Паперно И. Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // Новое литературное обозрение. 2004. № 68. С. 101–128.
36 Помимо письма Бухарина, эпизод встречи Гегеля и Наполеона подробно описан в поэме Георгия Шенгели «Сталин»: «<…>Тут власть в самом народе; / И к ней придёт лишь тот – кто подлинно велик, – / Кто в сердце времени всем существом проник! / И это будет – Вождь! В нём Жизнь кипит и бродит, / Как Гегель говорит: „в нём новый мир восходит“ / А разорви ту связь – и тотчас под уклон / Громадным оползнем начнёт валиться он; / Наполеонова тогда звезда блистала, / Когда он сам „парил в просторах идеала“ / (По гётевским словам), – когда он мысли мчал / Валить феодализм в разверзшийся провал. / Когда ж династию он стал крепить, отведав / Лакейских почестей, когда великих дедов / В архивах королей сыскать велел опал / И яркий свой сюртук, где дым боёв опал, / Сменил на мантию со шлейфом златопчёлым, / Когда он гнёт понёс испанским нищим сёлам / И, жестам выучась изящным у Тальмо, / На русский навалить решил народ ярмо, – / Тогда – всё рухнуло… На острове скалистом / Он, кто скрижаль ваял, – опять мемуаристом… / И мне понятен путь, как взмах крыла простой, / Каким, войдя в эпические были, / С недосягаемой сдружился высотой, – / Стал Сталиным Иосиф Джугашвили» (Шенгели Г. «Куда история свой направляет шквал» // Наш современник. 2006. № з [http://nash-sovremennik.ru/p.php?y=2006&n=3&id=3]). За пределами России в 1937 г. аналогичные параллели проводил философ Александр Кожев. См.: Паперно И. Указ. соч. С. 120.
37 О том, как гегелевская диалектика помогала Николаю Бухарину и драматургу Александру Афиногенову осмыслить случившуюся с ними катастрофу, см.: Hellbeck /. With Hegel to Salvation: Bukharins Other Trial // Representations. № 107 (Summer 2009). P. 56–90.
Стефано Гардзонио. Михаил Никитин и изучение лубочной литературы
В начале 1990-х годов Н.И. Харджиев передал мне несколько книг и папку рукописных заметок, принадлежавших Михаилу Матвеевичу Никитину1. Среди книг имеется экземпляр известного труда младоформалистов Т. Грица, В. Тренина и М. Никитина «Словесность и коммерция (Книжная лавка А.Ф. Смирдина)», вышедшего под редакцией В.Б. Шкловского и Б.М. Эйхенбаума в московском издательстве «Федерация» в 1929 году. На внутренней обложке – надпись: «Авторский и реквизиции не подлежит. МихНикитин, 30/IX 28 г. Москва. Зубовский б. д. 37 к. 35».
Историк русского лубка, сотрудник «Нового Лефа» Михаил Матвеевич Никитин (1906–1942)2 на своем недолгом и нелегком научном пути занимался в основном низовыми, зачастую связанными с фольклором явлениями русской литературы XVIII – начала XIX века. В его трудах центральное место занимает изучение литературного быта. Этот интерес, поддержанный Эйхенбаумом, Шкловским и Ю. Н. Тыняновым (двум последним Никитин, в свою очередь, помогал в сборе журнальных и рукописных источников для таких работ, как «Матерьял и стиль в романе Л. Толстого „Война и мир“» (1928), «Матвей Комаров – житель города Москвы» (1929) и «Мнимая поэзия» (1931)), привел к выходу в свет книги «Словесность и коммерция», в которой перу Никитина принадлежат главы «Литературный рынок до Смирдина и лубочная литература» и «Книжная торговля в XVIII веке» (атрибутировано карандашом в оглавлении хранящегося у меня экземпляра)3.
Одновременно, как и все его соратники по науке (Гриц, Тренин, Харджиев), Никитин писал художественную прозу. В частности, под псевдонимом «М. Левшин» он опубликовал книгу для юношества «Повесть о занимательных приключениях беглого монаха Яна» (19З1) – любопытный опыт сочетания западного плутовского романа с русским лубком. В том же 1931 году Никитин окончил МГУ (редакционно-публицистическое отделение факультета литературы и искусства). В 1933 году он был арестован и отправлен в ссылку в Коми АССР. Потом остался на Севере. Погиб в бою в декабре 1942-го.
Главным проектом Никитина была книга о русском лубке, которая, к сожалению, осталась незавершенной, хотя сохранились общие планы этой работы, наброски, фрагменты и две законченные статьи (архив Никитина был найден Н.И. Харджиевым и передан Государственному литературному музею)4. Первый значительный толчок изучению работ Никитина о лубке дала публикация Б.В. Дубина и А.И. Рейтблата (1986) с кратким послесловием Харджиева in memoriam друга5.
Кроме того, Никитин – автор обширной статьи «Пушкин и Даль», окончательную редакцию которой следует, увы, считать утраченной6. У Н.И. Харджиева хранилась квитанция, выданная редакцией журнала «Литературный критик»: «Получена от тов. Никитина рукопись „Пушкин и Даль“ к разм. 50 стр., 8 VII1937 г.»7. Статья не была опубликована, и поиски ее в архиве журнала, насколько мне известно, пока не дали результатов.
Что касается принадлежавшего Никитину экземпляра книги «Словесность и коммерция», то он представляет несомненный историко-литературный интерес: в нем сохранились многочисленные пометы самого автора и других лиц (скорее всего, Н.И. Харджиева). Они относятся не только к авторским главам книги, но и к частям, написанным Трениным и Грицем, и свидетельствуют о намерении исправить и переработать текст для нового издания или же об использовании этих материалов для монографии о русском лубке (работа над ней относится к 1931 году)8.
«Словесность и коммерция», как известно, открывается кратким редакционным предуведомлением Шкловского, где подчеркнута не только «предварительность» труда молодых исследователей, но и их успешное дистанцирование от всякого психологизма и биографизма. Действительно, в коллективном предисловии авторов читаем: «Литературный быт представляет собой геометрическое место точек пересечения вопросов эволюции и генезиса. Построение действительно научной истории литературы как динамической системы литературной эволюции невозможно без разрешения проблем литературного быта и в первую очередь вопроса о положении писателя»9.
В первой главе Никитин опровергает традиционное мнение о «непосредственном влиянии двора на литературу», изучает законы литературного рынка и облик профессионального писателя в конце XVIII века. Он подчеркивает значение лубочной и переводной литературы и выделяет таких писателей, как Ф. Эмин, М. Комаров и А.Т. Болотов. Изучение лубочной литературы базируется на классическом труде Ровинского (здесь и указание на процесс образования русской прозы), на приписываемой И.М. Снегиреву статье «О переходе басен Езопа в лубок» (1824) и на других журнальных источниках. В авторском экземпляре другим лицом подчеркнуто утверждение Никитина: «Сюжеты и темы популярных лубочных картинок переходили потом в письменную литературу. А навыки лубочной литературы перешли в высокую литературу»10. И добавлено: «какую письменную литературу?» Тот же читатель выразил свое недовольство определением термина «лубочная литература» и времени его возникновения. Далее сам Никитин отчеркнул несколько абзацев, где перечисляются переводные тексты, перекочевавшие в лубочный роман, и пером отметил: «Так складывалась лубочная литература». Здесь же он исправил некоторые фактические ошибки и опечатки11.
Ниже рекомендуется пристальнее исследовать хронологию романа «Английский лорд», вопрос о времени создания которого ставил еще Белинский («Белинский не знал, к какому времени относится „Милорд“! Точно привести время издания и рукописи»), а также углубиться в проблему того, какие именно иностранные книги переходили в лубок (в книге разобран случай «Маркиза Г***» аббата Прево)12. Интересно, что Никитин демонстрирует высокую критичность по отношению к собственному исследованию. Так, на странице 28 он пишет: «Профессиональный писатель, вышедший из лубочной литературы, работал на рынок», – и рядом отмечает: «Кто этот профессиональный писатель?» Тот же подход – в анализе того, как лубочная литература соотносится с высокой литературой первой трети XIX века. Разбирая историю лубочной литературы до Смирдина, Никитин приводит многочисленные интересные высказывания Шишкова, Батюшкова, А. Бестужева, Булгарина, но в пометах снова звучит неудовольствие: «Выяснить борьбу высокой литературы с лубком, собрать все высказывания и рецензии». Маргиналия опять подчеркивает неоконченный, неполный характер напечатанного Никитиным исследования. В этом же духе выдержано и намерение (чуть дальше) дополнить работу «русским материалом», в частности письмом И.И. Дмитриева 1806 г., где поэт рассуждал о необходимости печатать больше оригинальных российских сочинений13.