на столе. Бокал, который Ренчлер наполнил для Истлейка, оставался нетронутым. Время от времени Истлейк поднимал его и держал в руке, покачивая, чтобы слышать звук льдинок, но потом, изображая крайнюю озабоченность обсуждавшейся ими проблемой, ставил его нетронутым на стол.
— Господи! — произнес уже, наверное, в пятнадцатый раз Ренчлер.— Вы не считаете, что мы должны ему позвонить?
— Дело ваше, сэр,— ответил Истлейк.
— О, перестаньте,— сказал Ренчлер,— я хочу знать вовсе не это. Что думаете вы, лично? Что бы вы предприняли?
— Затрудняюсь ответить,— стал вилять Истлейк.— Решение принять трудно, и все же, если бы решение пришлось принимать мне, я бы выждал еще час-два, пока ситуация прояснится. Мы могли бы назначить совещание на шесть часов, а к семи тридцати не только подготовить рапорт, но и выработать какое-нибудь предложение. А может быть, и ряд предложений.
— Боже мой! Но ведь там целый город умирает! Черт побери. Президенту следует об этом сообщить. Немедленно. Разве вы так не думаете? — добавил почти жалобно Ренчлер.
— Если вы так думаете, сэр…— ответил Истлейк. Он понимал всю сложность момента. Если он слишком надавит на Ренчлера или, наоборот, будет с ним недостаточно тверд, тот поднимет трубку и позвонит президенту. А этого-то Истлейк и не хотел. Он добивался совещания, чтобы взвалить ответственность за любое решение на плечи как можно большего числа людей, продолжая при этом умело контролировать происходящее. Звонок президенту приведет к тому, что он будет немедленно лишен такой возможности. Игра заключалась в том, чтобы подчиняться приказам, но заручившись, чтобы это были именно те приказы, которые вам и хотелось выполнять.
Вот уже полчаса Истлейк сидел в квартире Ренчлера на Потомак Тауэрс и лавировал, не сходя со своей позиции и наблюдая, как тучный политик потел, словно боксер среднего веса, потерявший форму.
Когда раздался звонок Норланда из штата Юта, Истлейк тут же стал соображать, как ему действовать. Обычно такие вопросы обсуждались с министром обороны Джонатаном Коулбруком, но тот находился во Вьетнаме и должен был вернуться не раньше, чем дней через десять. На месте был Ренчлер, заместитель министра, человек, которого мало знали, но, по некоторым данным, мягкого характера, с которым легче иметь дело. Истлейк прокрутил в уме телефонный разговор с Норландом и быстро сообразил, что в создавшейся ситуации для него выгоднее всего созвать совещание. К счастью, оба — он и Ренчлер — жили в одном доме, новом и роскошном, с видом на Потомак, Истлейк прикинул, как будет лучше — надеть форму или появиться у дверей Ренчлера в пижаме и купальном халате. Последнее, пожалуй, лучше — Ренчлер сразу же поймет, насколько неотложно это дело, и, скорее всего, будет слегка выбит из колеи, что очень устраивало Истлейка. Итак, он прошел в спальню, нашел подходящий коричневый шелковый халат, поднял телефонную трубку и позвонил Ренчлеру по прямому телефону.
— Господин министр,—сказал он,— возникло весьма срочное дело. Мне необходимо немедленно с вами переговорить. Могу ли я сейчас же подняться к вам?
Похоже, что звонок Истлейка разбудил Ренчлера — о своем согласии он буркнул заспанным голосом. Истлейк повесил трубку, затем набрал номер оперативного отдела и сообщил, где будет находиться, после чего поднялся служебным лифтом на пять этажей. Ренчлер встретил его у входа в свою двухэтажную квартиру. На нем был белый махровый халат, который все время распахивался, приоткрывая голое тело. Но это вполне соответствовало ситуации, поскольку после сообщения Истлейка о случившемся в Тарсусе на лице у Ренчлера появилось выражение полной беззащитности, беспомощности и уязвимости. Но чего же можно было ждать от правомочного вице-губернатора штата Коннектикут, потерпевшего фиаско на последних выборах. Естественно, что теперь он совсем растерялся.
Полчаса Истлейк всячески старался, хотя и не прямо, уговорить Ренчлера не звонить министру во Вьетнам. Он прибегал к веским аргументам: ссылался на отсутствие надежной связи с Вьетнамом; убеждал, что Колубрук не может предпринять во Вьетнаме ничего такого, чего бы Ренчлер не мог сделать тут; старался сначала тонко, а потом и не очень, воздействовать на самолюбие Ренчлера. Однако Ренчлер продолжал биться, как усталая, но еще не совсем выдохшаяся рыба, которую вынули из воды. Если и не следовало передавать сообщение Коулбруку, то он хотел бы передать его выше — самому президенту, что и вовсе не устраивало Истлейка. Во всяком случае, пока. Надо было успеть найти достаточное количество людей, которых можно поставить между случившимся и им самим, чтобы отгородиться от ответственности. Лучше всего, если бы президент получил рекомендации от лиц, которые лишь формально подчинялись Истлейку. Фокус заключался в том, чтобы ничем себя не связывать и, если удастся, переложить вину на других, а если получится, снискать благодарность. Ведь всегда есть надежда, что все обойдется, и надо быть готовым к счастливой случайности.
Положение было трудное, так как ставка в этой игре была слишком высокой. Вот что заставляло Ренчлера потеть. Катастрофа была ужасна сама по себе. Город заражен по вине армии. Безусловно, этого достаточно. Но ситуация осложнялась еще тем, что президент выступил с заявлением, в котором осудил бактериологическую войну! Если о катастрофе в Тарсусе станет известно, президент будет выглядеть лгуном. Какой козырь для его политических противников! Хотя, конечно, в данном случае это будет совершенно несправедливо. Все президенты лгут, вынуждены лгать для блага своего народа. Это, можно сказать, часть их работы. Но когда их уличают во лжи, оппозиция усматривает в этом что-то грязное, выставляет своих противников картежными шулерами. А президенту не остается ничего иного, как все проглотить и улыбаться. Или продолжать лгать, заявляя, что он ничего не знал о том, что происходит. Так поступил Эйзенхауэр после происшествия с самолетом У-2. Но беда заключается в том, что в таких ситуациях президенты разделываются с людьми, которые совершили промашку. Так что для Истлейка задача заключалась в том, чтобы не стать мишенью, когда президент пустит стрелы своего гнева, и направить их на кого-нибудь другого. Например, на Ренчлера, если возможно. Или, например, на Норланда, если необходимо.
— Помните, господин министр,— начал он,— как полгода назад кубинский летчик на МИГ-17 по ошибке вторгся в зону наших радарных установок во Флориде? Тогда кое-кто разбудил президента, и он пришел в ярость. Президент распорядился, чтобы министр Коулбрук сам занялся этим делом, ясно давая понять, что, в отличие от Линдона Джонсона, он не желает, чтобы его беспокоили без самой крайней необходимости, не возможной, а реальной. Но если вы, сэр,— продолжал он вкрадчиво,— считаете, что данный случай — веская