Читать интересную книгу Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

Ответ простой: потому что командовал здесь Александр. Всякий раз как Гарри заводил речь о том, что больные грудной жабой рискуют погибнуть от немецких медикаментов, министр отвечал, что они потолкуют об этом после того, как он увидит на сцене «Тоску», «Травиату» или еще какой-нибудь бенефис очередной примадонны. Честно говоря, я любила посещать оперу примерно так же, как ждать, когда высохнет побелка на стене. Тем не менее я относилась к этой вечерней лирической повинности как истинный философ. Я, но не Гарри. Он уже перерос возраст, когда в обещания верят как в Деда Мороза. Нынешний режим стал ему ненавистен. Теперь он вешал всех собак на Миттерана:

— Ну и жулик! Первые семь лет — для избирателей, вторые семь — для друзей. Отныне все продается. Пустить эту змею подколодную в Елисейский дворец — все равно что козла в огород. Подумать только: эта банда смогла убедить народ, что лишь она и способна отличить добро от зла! Нет, Франция — просто страна дебилов.

В конце концов он со скрытой яростью тащил меня в Оперу, где в антрактах, встречаясь с Александром, начинал расшаркиваться перед ним. Мой милый любовник с садистским наслаждением заставлял Гарри хвалить представление и упивался его комплиментами, как младенец материнским молоком. Но однажды Гарри не выдержал и сорвался. И дела сразу пошли под откос.

Это случилось в большом фойе Оперы Бастилии. Мы пришли послушать два первых акта «Нормы» с Монтсеррат Кабалье — два центнера жира в роли соблазнительной друидессы. Дармон, как обычно, прохаживался от группы к группе, улыбаясь направо и налево, пожимая руки, отходя в сторонку то с тем, то с другим. Даже в быстром темпе все эти светские любезности занимали немало времени. Каждый хотел использовать свой шанс. Париж обожает благосклонность министров. И ускользнуть от просителей невозможно. Дармона перехватил, можно сказать, налету, хроникер из «Фигаро Магазин»; он вел увлеченную меломанскую дискуссию со своим коллегой-журналистом, автором передовиц в «Нувель Обсерватер», который соглашался с ним по всем пунктам, а особенно в том, что их статьи никоим образом не должны отражать это трогательное единство мнений. Александр не доверял ни тому, ни другому. Вернувшись к нам, он излил свою желчь:

— Как подумаю, что эта парочка газетных аристократов возглавляет крестовый поход в защиту общественной морали, просто плакать хочется. Париж — мировая столица философствующих халявщиков. Мы должны слушать их рассуждения о демократической бдительности, а они тем временем не пропускают ни одного светского приема, ни одной оперной премьеры, не сходят с телеэкранов и жируют за счет государства. До чего же мне осточертели эти «совестливые» господа: их шоферы развозят своих хозяев по всем тусовкам, где пахнет деньгами, а мне приходится вместо того, чтобы наслаждаться музыкой, ублажать их речами об Ираке и Сараево. Но уж будьте уверены: когда этих бульдогов принимаешь с глазу на глаз, они тут же превращаются в ласковых пуделей. Предел их мечтаний — чтобы Дядюшка пригласил их в свой очередной официальный вояж.

Гарри соглашался с каждым словом Дармона: он был идеальным собеседником для того, кто упражнялся в цинизме. Однако ему нравилась и роль адвоката дьявола, и он, к великому моему удивлению, заступился за обоих «мыслителей» из «ФигМага» и «НувОбса», процитировав Бенжамена Констана[54]: «Живи как можешь, суди как должно». Этот всплеск эрудиции не входил в его обычный репертуар, Александр и тот поперхнулся от неожиданности:

— А я-то думал, вы читаете только свои банковские отчеты.

Гарри, конечно, воспринял этот комплимент как пощечину своему самолюбию и, будучи неотесанным мужланом, тут же ответил знатной оплеухой. Но, разумеется, не самому Александру, а бедняжке Монтсеррат, которую изничтожил одной фразой:

— Я боюсь за нее: она так пылко поет, что того и гляди сожжет дотла весь свой жир.

Как и следовало ожидать, Александр счел эту грубость посягательством на честь королевы вокала. Его снобизм сдавал позиции медленнее, чем социалистические принципы. Он легко терпел сомнения в искренности своих политических убеждений, но не в культурных вкусах. Он и глазом не моргнул бы, слушая нападки на Миттерана, но стоило хоть чем-то задеть одну из его любимых оперных див, как он ставил дерзкого на место едким, как кислота, тоном:

— Это вам не Джонни Холидей на стадионе Парк де Пренс. Здесь микрофонов не ставят. К счастью для нас, кроме матчей МО[55] и «Тур-де-Франс» в жизни есть и другие удовольствия. Но вы, англичане, никогда ничего не смыслили в музыке. Даже ваш Гендель и тот был немцем.

И, переведя дыхание, он медленно, словно высказывал давно назревшую мысль, добавил:

— Вам следовало бы меньше пить.

Я испугалась, что разговор зашел слишком далеко. Кому понравится такое оскорбительное обвинение на людях! Но многочисленные враги Гарри давно уже ставили ему в вину пристрастие к алкоголю, и у него было заготовлено несколько удачных ответов. Оставалось только выбрать в своих закромах самый подходящий:

— Когда генералы Линкольна обвиняли Гранта[56] в алкоголизме, президент всех их посылал подальше, рекомендуя пить то же виски, что и он. Принимая во внимание все услуги, которые я вам уже оказал, вам следовало бы внять этому совету. Я охотно назову вам марку своего любимого бренди, и вы сможете подарить мне бутылку. Или даже целый ящик.

Дело явно пахло скандалом. Дармон вышел из себя:

— Когда настанет ваш черед явиться на допрос к следователю Лекорру, расскажите ему о Гранте и Линкольне: XIX вам очень идет — я имею в виду не только век, но и округ тоже[57]. И еще: мне не нравится ваш тон. Вы забыли, с кем говорите. Как бы вам не пожалеть об этом.

На что Гарри ответил с полнейшим хладнокровием:

— Ага, теперь вы мне угрожаете. Неужели вы решили опуститься до моего уровня?

Разозлившись на то, что последнее слово осталось не за ним, Александр повернулся к Гарри спиной и, не попрощавшись, потащил меня прочь, забыв, что я пришла не с ним, а с его противником, и объявив, что у Гарри слишком дурной вкус, чтобы быть моим кавалером. Он был прав, но дурной вкус меня забавляет. Я попыталась выправить ситуацию:

— Сама жизнь отличается дурным вкусом.

— Может быть, — согласился Александр, — но это не причина, чтобы завоевывать первую премию по дурновкусию.

Эта острота развеселила его (он повторял каждое свое удачное словцо раз по десять) и настроила на снисходительный лад. В общем-то, ему не хотелось ссор. И он неожиданно отослал меня назад, к Гарри, чтобы успокоить его. К счастью, тот догадался меня подождать, и мы с ним вместо того, чтобы терпеть до конца душераздирающие вопли Нормы, отправились ужинать в ресторан. На сей раз ничего грандиозного — всего лишь «Гранд Марш», обычное заведение на площади Бастилии, рядом с Оперой. Пять минут спустя он уже забыл о размолвке с Александром. Его беспокоила только его нервозность:

— Мне наплевать, что он держит меня за алкаша, я не обижаюсь. Да ему и не удастся меня обидеть, поскольку он никем, кроме своей персоны, не интересуется, он не способен нащупать у человека болевую точку. Но зато меня очень волнует его обидчивость. Он ослеплен собственным величием: корона съехала ему на глаза и застит свет. Если «его превосходительство» вызовут к следователю Лекорру, боюсь, он расколется на первой же минуте.

Лекорр уже дважды вызывал к себе Поля. К великому изумлению генерального штаба «Пуату», этот чиновник дал ход анонимным письмам. Гарри пыжился, стараясь не принимать угрозу всерьез:

— Мы заключаем контракты с десятками стран. Всем известно, что эта процедура сопровождается выплатой комиссионных. И вот этот борец за законность начинает расследование, опираясь на обвинения какого-нибудь паршивого клерка, уволенного за некомпетентность. Это ни на что не похоже. Мы просто опередили принятие закона — в конце концов он будет утвержден, как это произошло с контрацептивами, абортами, отказом от военной службы по религиозным соображениями и прочим. И выплата комиссионных тоже будет узаконена.

Он сидел, удобно развалившись в кресле и посмеиваясь. Казалось, эта неожиданная судебная каверза его забавляет. Он даже не думал считать следователя Лекорра своим врагом. Он видел в нем партнера, с которым ему предстояло сыграть долгую интересную шахматную партию:

— В любом случае мы выиграем. Если нам не удастся похоронить дело, мы пустим этого господина по ложному следу. Поверьте мне, у меня достаточно запасных ходов, на которые наше правосудие клюнет как миленькое. Ну а уж пресса…

По-моему, «Пуату» и ее чудодейственные препараты слегка повредили ему мозги: он воспринимал любую свою инициативу как надежно апробированную вакцину. Решив проверить его первичные реакции, я спросила, что он будет делать, если правосудие заинтересуется им самим. Но его такие пустяки не смущали.