могли сравнить высоту тумбы и расстояние от ног Есенина до пола. Это помогло бы им сделать выбор между версиями убийства и самоубийства. Но они не сделали этого. Более того, Горбов позаботился о том, чтобы расположение вещей в комнате на момент обнаружения тела Есенина не было зафиксировано фотографически. Данное обстоятельство наводит на мысль, что объяснение происшедшего заранее было задано милиционеру, независимо от того, что будет обнаружено в пятом номере «Англетера».
Вывод: описание Н. М. Горбовым места происшествия, как и описание тела, сделано максимально неопределенно, так, чтобы оно не противоречило версии самоубийства.
Той же стратегии (подгонки фактов под версию самоубийства) Н. М. Горбов придерживался и при опросе свидетелей. В деле присутствуют опросы управляющего В. М. Назарова, Г. Ф. Устинова, Е. А. Устиновой и В. И. Эрлиха. В. Назаров был опрошен потому, что именно он позвонил в милицию, Е. Устинова и В. Эрлих — потому, что они первые вошли в есенинский номер после того, как его открыл Назаров, а Г. Устинов — потому, что общался с Есениным накануне. Назаров, естественно, не сказал, что его вызвали в гостиницу в связи с «несчастьем» еще накануне поздно вечером, а утверждал, что пришел на работу только утром. Остальные рассказывали, как общались с Есениным в предыдущие дни. Больше милиционеры, по-видимому, никого не опрашивали, по крайней мере, никаких других протоколов опроса в деле нет.
Между тем в гостинице было еще несколько лиц, показания которых могли представлять интерес при добросовестном расследовании дела.
Одним из них был дворник В. П. Спицын. По свидетельству А. Л. Назаровой, именно дворник «дядя Вася» звонил вечером 27 декабря 1925 года управляющему В. М. Назарову и сообщил о несчастье в гостинице[289].
И дворника, и его жену обязательно должен был опросить милиционер Н. М. Горбов о том, что они видели и слышали вечером 27 декабря. Но он не сделал этого.
Н. М. Горбов не предпринял вообще никаких попыток выяснить, что происходило после того, как все гости около 8 часов вечера разошлись из есенинского номера. Он не опросил также ни уборщицу, ни швейцара, ни жильцов смежного номера. Это не случайная недоработка, это систематическое уклонение от тщательного расследования. Очевидно, Горбов вовсе не расследовал, а лишь оформлял дело в заранее заданном ракурсе.
Впрочем, дело могло обстоять иначе. Согласно воспоминаниям В. Эрлиха, 28 декабря 1925 года «портье, давая показания, сообщил, что около десяти Сергей спускался к нему с просьбой — никого к нему в номер не пускать»[290]. То есть В. Эрлих утверждал, что, по крайней мере, швейцара милиционер (или сотрудник бригады АСО АГРО) опрашивал. Но тогда возникает законный вопрос: куда девались эти показания, кем и с какой целью они изъяты из «дела»? А если показания изъяты, то это означает, что материалы «дела» определенным образом подтасованы. Следует отметить, что следов деятельности бригады АСО УГРО в деле нет. Есть только протокол опроса В. Эрлиха сотрудником этой бригады. Трудно представить, что сотрудники угрозыска не заметили отсутствие крови около ран на теле Есенина. Поэтому документы, отражавшие деятельность этой бригады, либо не составлялись вообще, либо были изъяты из дела.
Сохранилось личное дело Н. М. Горбова, по которому можно судить, как этот милиционер зарекомендовал себя на службе. Сам Горбов сообщал об этом в автобиографии: «Райкомом Петроградского района был направлен на работу в милицию, проработал в милиции с 1925 года по 1929 год в должности уч<асткового> надзирателя. В 1929 году отдан был под суд по ст. 117 УК (за покупку у частного торговца продуктов питания по пониженной цене). Народным судом приговорен к 2 годам заключения. Срок заключения отбыл шесть месяцев и был освобожден наблюдательной комиссией досрочно»[291]. Иными словами, Н. М. Горбов использовал служебное положение в личных целях и ставил личные интересы выше служебного долга. Но при добросовестном расследовании смерти Есенина от него требовалось как раз обратное: следование служебному долгу вопреки личным интересам. Стоит ли удивляться, что он оказался не способен на это.
Судмедэксперт Гиляревский не поддержал версию самоубийства
Версия убийства Есенина возникла практически одновременно с версией самоубийства. По свидетельству племянницы С. А. Есенина, Светланы Петровны Есениной, Василий Наседкин (муж Е. А. Есениной) ездил в Ленинград 29 декабря 1925 года[292], «когда он вернулся из Ленинграда, он дома тете Кате — Екатерине Александровне Есениной — сказал: „Сергея убили“. Это точные слова, известные от тети Кати»[293]. Однако, поскольку версия убийства не могла быть высказана в подконтрольных советской власти средствах массовой информации, впервые она появилась в эмигрантской прессе через неделю после гибели поэта. В рижской газете «Слово» была напечатана заметка:
«По Москве упорно циркулируют слухи, что поэт Есенин не покончил с собой, как гласит официальная версия, а отравлен чекистами. Самоубийство же было симулировано потом[294]. <…> Следователь Семеновский, ведший дело в направлении убийства поэта, а не самоубийства, был отстранен от дальнейшего следствия и заменен другим. Из кругов, близких к покойному поэту, сообщают, что Есенин в последнее время сильно досаждал советской власти своими едкими сатирами на коммунистические верхи[295], причем эти стихи нелегально размножались и тайно ходили по рукам»[296].
Заметка была составлена по слухам, и поэтому информация, содержавшаяся в ней, была искажена. Так, упоминавшийся «следователь» Семеновский на самом деле был не кто иной, как судебный медик Петр Сергеевич Семеновский (1883–1959), работавший в Мосздраве, НКВД и Московском судебно-медицинском обществе[297]. Это был один из основателей советской криминалистики, и по внешнему виду трупа Есенина он вполне мог заподозрить следы насилия на его теле.
Неизвестно, исследовал ли П. С. Семеновский тело Есенина после прибытия его в Москву. Никаких документов об этом обнаружить не удалось. Известен лишь акт вскрытия тела Есенина, составленный ленинградским судебным экспертом А. Г. Гиляревским.
Акт вскрытия тела Есенина, находящийся в следственном деле и подписанный фамилией А. Г. Гиляревского, вызывает ряд вопросов по нескольким причинам. Во-первых, в нем не отмечены те раны на теле Есенина, которые не вписываются в версию самоубийства (воронкообразное углубление под правой бровью, впадина в виде «вытянутого стерженька» во внутреннем углу правого глаза, содранный лоскут кожи на правой руке). Во-вторых, не упоминаются факты отсутствия крови вокруг порезов на обеих руках Есенина и наличия крови на ладонях, где какие-либо порезы не отмечены. В-третьих, в акте вскрытия фигурирует только странгуляционная борозда от витой веревки, а другая борозда, похожая на след от тесьмы или ремня, игнорируется. В-четвертых, описание носовых ходов в акте вскрытия прямо противоречит посмертной фотографии Есенина, где отчетливо видна какая-то серая масса.
Наличие таких разногласий акта вскрытия с повреждениями на лице и руках Есенина, наблюдаемыми на фотографиях и посмертных масках, а также несоответствие описания странгуляционной борозды фотографиям шеи Есенина на прозекторском