Читать интересную книгу Рейд - Глен Кук

– Эта чушь для новых солдат и офицеров. Моя родина – флот.

Очевидно, я слишком пристально смотрю. Старик меняет тему.

– Странный патруль. Слишком что-то спокойно. Мне это не нравится.

– Думаешь, они что-то готовят?

Он пожимает плечами.

– Они всегда что-нибудь готовят. Но бывают спокойные периоды. Я думаю, это статистические аномалии. Они где-то далеко. Может быть, они вычислили схему нашего патруля. На самом деле наши перемещения не случайны. Недостатки человеческого фактора. Нам необходимо получать какие-то приказы. Анализируя историю контактов, они иногда находят безопасный путь. Мы меняем схемы. И какое-то время охота идет хорошо. Да и командование тоже тратит кучу времени на просмотр информации по второму и по третьему разу.

При каждом упоминании командования в его словах обязательно слышится досада. Не нащупал ли я искомую тему? Разочарование? Он был бы не первым. Его испытали тысячи.

Не поддается описанию шок, даже отчаяние, которое охватывает тебя, когда заканчивается твое детство в Академии, где ты готовился к карьере, и оказывается, что служба и близко непохожа на твои ожидания. Еще хуже становится, когда оказывается, что тебе абсолютно не во что верить, незачем жить, нечего любить. А чтобы быть хорошим солдатом, ты должен верить, что твоя работа имеет ценность и смысл, любить ее, жить ею.

На клаймерах жизнь активнее, чем я думал. Она идет под поверхностью. В умах и сердцах людских, как говорит старый штамп.

Я попиваю кофе с командиром, когда раздается сигнал тревоги.

– Опять, трам-тарарам, учения?

От этих штучек мое самообладание износилось до дыр. Три, а то и четыре раза в день. И только тогда, когда у меня есть чем заняться поприятнее.

Бледность мотнувшегося к люку командира красноречивее любого другого ответа. На этот раз по-настоящему.

По-настоящему. Я добираюсь до операционного отсека, прежде чем захлопывается люк, на один хромой прыжок позади Старика.

В рабочем режиме это легче.

Яневич и Никастро обступили Рыболова. Я протискиваюсь к креслу у экрана. Командир облокачивается о тахион-детектор.

– Готовы к клаймингу, старпом?

– Готовы, командир. Инженерный отсек готов к переходу на аннигиляцию.

Я сгибаюсь и протискиваюсь, пока не удается увидеть хоть что-нибудь между локтями. Экран тахион-детектора ожил впервые с момента ухода от корабля-носителя. На нем крошечный яркий знак «V», острием указывающий на три часа, оставляющий почти плоскую брюшную хвостовую волну.

Спинная волна в форме бумеранга. Между этими двумя – дюжина туманных перьев разной длины.

– Наш, – говорю я. – Крейсер класса «Боевой». Скорее всего – средиземноморский. «Саламин» или «Лепанто». Может быть, «Александрия», если ее уже переоборудовали.

Четыре пары глаз сверлят дыры в моем черепе. Каждый думает, но не хочет произнести вслух:

– Откуда ты знаешь, черт тебя побери?

Вызывает Канцонери:

– Командир, я идентифицировал эмиссионную картину. Наш. Крейсер. Класс – «Боевой». Подкласс – средиземноморский. «Саламин» или «Александрия». Если хотите получить подтверждение для бортового журнала, надо будет приблизиться. Вблизи можно снять более точные показания.

– Не важно. Командование может само решить, кто это.

Он продолжает сверлить во мне дыры. Некоторые смотрят на меня так, будто только сейчас заметили мое присутствие.

– Мистер Яневич, поднимитесь на минуту. Нечего им тратить время, гоняясь за нами.

Уйти в клайминг – простейший способ сказать «я свой».

Когда мы вернулись в кают-компанию. Старик спрашивает:

– Как тебе это удалось?

Почему бы не попритворяться немного? Они-то все время со мной играют.

– Что удалось?

– Определить этот крейсер.

Я был удивлен, когда они уставились на меня, но еще больше меня поразило, что Рыболов поднял тревогу.

– Дисплей. Любой хороший оператор умеет читать хвостовые волны. Когда-то я видал много средиземноморских.

– Джангхауз хороший оператор. Но такого я от него не видел.

– Следы кораблей класса «Боевой» ни с чем не спутаешь. Как правило, смотришь на перья. Но у «Боевых» крутая дуга в спинной линии. У средиземноморских верхняя линия длиннее нижней. Дальше просто арифметика. Здесь всего три средиземноморских. Я не помню их перьев, а то сказал бы, какой именно из них. Никакая это не магия.

– Не думаю, что Рыболов смог бы. Он неплох, но не вдается в детали. Он будет спорить о религиозной белиберде до скончания света, но никогда не сможет отличить линкор от тягача типа «Титан». Может, ему на это плевать.

– Я полагал, что для этого и существуют на борту операторы и экраны.

– На клаймерах нам нужно только знать, есть ли кто-нибудь рядом. А Джангхауз просто путешествует, пока не получит пропуск в Землю Обетованную.

– Строгое суждение.

– Он действует мне на нервы… Впрочем, они все действуют мне на нервы. Как дети. Приходится постоянно за ними следить. Подтирать им носы и дуть на болячки… Извини. Возможно, нам стоило подольше отдохнуть. Или отдохнуть по-другому.

Появляется Неустрашимый Фред. Я впервые вижу его за неделю. Он оглядывает нас одним глазом и выбирает сиденьем мои колени.

– Помнишь Ивана Грозного? – спрашиваю я, почесывая кошачьи уши и голову.

– Этот придурочный инструктор рукопашной из космопехоты? Надеюсь, получает пендели и летает от полюса до полюса где-нибудь в Богом забытой…

– Нет. Другого. Кошку у нас в детском саду.

– В детском саду? Я такого давнего не помню. – И после паузы: – Талисман. Кошка, у которой были щенки.

– Котята.

– Все равно. Да. Помню.

Первый год в Академии. Детский сад. Ты еще достаточно человек и достаточно ребенок, чтобы ценить живые пушистые игрушки. Иван Грозный была нашим талисманом, и еще менее почтенной, чем даже Неустрашимый. Сплошные кости и боевые шрамы после бесчисленных лет помета каждые четыре месяца. Самое лучшее, что можно о ней сказать, – это то, что она любила нас, детей, так же сильно, как любили ее мы, и гордо приводила к нам свое потомство, как только они начинали ковылять. Она погибла под колесами электромотоцикла, оставив после себя полчища потомков. Я думаю, что ее смерть была первым горьким опытом в молодой жизни командира.

Для меня это долгие годы оставалось самым большим горем. В одно ужасное мгновение открылась безразличная жестокость мира, в котором я живу. Так началось падение с высот невинности. Долгое-долгое время ничто не могло удивить меня или расстроить. То же и командир, хотя по шкале ценностей взрослого человека у нас были неприятности и покрупнее.

– Помню, – еще раз повторяет командир. – Слышишь, Неустрашимый, мы говорим о даме твоей масти.

– Неудачная шутка.

Фред приоткрывает один глаз, рассматривает командира и зевает.

– А ему до фени, – говорю я.

– В том-то все и дело. Всем до фени. Мы тут рвем себе задницы, а всем до фени. И тем, кого мы защищаем, и военным, и господам из той фирмы, и даже нам самим почти все время до фени. – Где-то с полминуты он рассматривает кота. – Делаем необходимые движения и заканчиваем процедуру, чтобы можно было снова отправиться в отпуск.

Он снова подбирается к той же теме, окольно. Я то же самое испытал в первом полете на действительной. Нам в Академии долбили-долбили, а потом отправили туда, где ни у кого понятия не было, что значит задание. Туда, где всем наплевать. Все, чего они хотели, – это выслужить срок и уйти в отставку. Они делали лишь то, что не могли не делать, ни грамма больше. И отказывались от любой должности, где надо делать чуть больше.

Адмирал Танниан, при всех своих недостатках, из своих подчиненных выбивал это всеми силами. Может быть, не теми средствами, но… если бы наш командир перенесся на один из Внутренних Миров, его бы встретили как настоящего, дипломированного героя. Танниан даже тем людям привил правильное отношение.

Хотя даже самый тихий клаймермен оборвал бы эти реверансы. На войне Танниана самые блестящие из выпускников Академии теряют лоск, как начищенные сапоги после тяжелого похода.

– Не чешись – расковыряешь.

Я, оказывается, опять расчесываю бороду. Есть ли в его словах скрытый смысл?

– Поздно. Уже расковырял. Зудит постоянно.

– Сходи к Фоссбринку. Он тебе даст чем помазать.

– Да мне просто бритва нужна.

Моя собственная бритва исчезла при невыясненных обстоятельствах. На корабле без тайников она умудряется скрываться.

– Ах ты, маменькин сынок! – На лице командира тонкая натянутая улыбка. – Хочешь нарушить наш имидж грубых мужиков? Могут найтись последователи.

– А не повредило бы, верно?

Система регенерации воздуха не справляется со смрадом, исходящим от неделями немытой команды, и с ароматом пердежа, по которому между подразделениями устраивают олимпиады. Черт возьми, мне и в Академии это не казалось забавным, когда нам было десять лет. Зелен виноград? Может быть. Я был посредственным атлетом даже в этом похабном виде спорта.