Читать интересную книгу Боль - Маурицио Джованни

— Извините, господа, но это служебный вход, сюда нельзя… Ах, это вы, дон Пьерино? И… бригадир, комиссар, добрый вечер! Чем могу служить?

Ему ответил Майоне:

— Здравствуйте, Патрисо. Как случилось, что эта боковая дверь до сих пор открыта?

— Этот вход для рабочих сцены. Они вносят реквизит и тому подобное, пока до спектакля не остается четверть часа. Тогда мы закрываем вход с этой стороны. Если кому-то понадобится выйти, для этого есть маленькая дверь в крытом проходе, она для чрезвычайных случаев и выходит в Королевские сады. Я сейчас как раз закрываю двери.

«Можно ли считать приход убийцы в театр чрезвычайным случаем? — спросил себя Ричарди. — Как ни крути, именно через эту маленькую дверь со стороны садов он вошел в театр в вечер премьеры».

— Послушайте, Патрисо. Бывает ли так, что кто-нибудь, скажем из певцов, выходит из театра или входит в него во время спектакля?

Патрисо развел руками:

— Что я могу про это знать, комиссар? Я же вам уже сказал, мы закрываем двери и идем помогать служащим, которые стоят у главного входа. Я думаю, кто-то, конечно, выходит покурить, за кулисами курить нельзя, это опасно. Вы не поверите, как много курят певцы. И голос у них от этого не страдает. Кто-то может выйти глотнуть свежего воздуха или немного пройтись, что бы снять напряжение. Но не при таком ветре, для певцов простуда — злейший враг.

Все три собеседника внимательно слушали сторожа. Ричарди восстанавливал в уме возможные события вечера премьеры. Теперь он был уверен, что понял, как произошло убийство и даже кто мог быть убийцей, во всяком случае, в общих чертах. Очередная новая информация лишь подтвердит его предположения. Правда, комиссар не чувствовал удовлетворения, как всегда, в таких случаях он просто становился ближе к истине.

Ричарди помнил, что призрак Вецци по-прежнему находится в запертой гримерной, немного согнув ноги, вытянув руку перед собой, и с отчаянием поет чужую песню. И эти слезы… Слезы, которые оставили следы на его напудренном лице. Они свидетельствовали об огромной боли, которую невозможно простить. А он — исполнитель высшей мести и сам для себя наказание.

Вместе с Майоне и доном Пьерино Ричарди стал подниматься по узкой лестнице, которая вела за кулисы и к гримерным. Он думал о смерти.

27

Микеле Несполи успел вовремя, хотя и вышел на сцену с опозданием. Но сначала исполнялась интродукция, потом дуэт певиц-сопрано, и лишь после них вступал он. Микеле не думал об опере. Он думал о смерти.

Он чувствовал, что ему снова запретят петь, и это тяжелее всего. И теперь у него не будет даже в качестве утешения, не останется возможности любоваться при свете луны лицом спящей рядом женщины. Но он не раскаивался, нет. Он сделал то, что должен был сделать. Снова поступил согласно своему кодексу чести. То есть так, как его научили рассказы стариков у костра в ужасные зимние ночи на нагорье Сила, когда волки выли у дверей домов, а испуганные собаки лаяли на них. Кодекс чести стал частью его души, существа, побуждая его все время бороться, враждовать с миром людей, с этим городом, где сильным позволено использовать слабых для своей выгоды.

Микеле Несполи любил и это считал своей непростительной виной. Он любил музыку, любил петь. И любил свою женщину. Только ради ее улыбки он жил.

Когда его приняли в труппу, ему пришлось искать себе другую квартиру, руководители театра с их ханжеской моралью могли бы уволить его за сожительство с женщиной вне брака. Микеле дождался Рождества и попросил свою любимую выйти за него замуж. Он заранее предвкушал, как она удивится, ее лицо станет счастливым, взметнутся вверх ее светлые волосы, и она его обнимет. Но ее лицо стало грустным, она печально улыбнулась и ответила: «Нет, во всяком случае, не сейчас». Оказывается, ей нужно решить несколько вопросов, а каких, она расскажет ему потом. Он должен верить ей и ждать, вооружившись терпением.

Микеле вспомнил, как сильно изумился, боль, которую испытал, гнев и первый мощный удар ревности, пронзившей его, словно нож. Но у него не было выбора, он любил ее безгранично. Он решил ждать. А пока ему достаточно видеть ее, хотя бы издали.

Светловолосая женщина слушала музыку. В первый момент она из осторожности не хотела входить сюда. Но потом подумала и решила, что должна здесь находиться. Ее отсутствие вызовет слишком много подозрений и разговоров.

А этого она не должна допустить ни в коем случае. Нельзя, чтобы любопытные глаза остановились на ней и ее мужчине, люди заговорили о них, строя догадки. Она должна быть здесь, наблюдать, угадывать и предупредить.

Все ее чувства обострились, внимание напряглось до предела, глаза не упускали ничего. Так она и смотрела спектакль, хотя знала в нем каждую ноту, каждую фигуру. Где и как будут стоять певцы, какие мелодии исполняет оркестр. Встретившись с подругами, она поздоровалась с ними, ничем не выдав своих чувств, не сделав ни шага иначе, чем обычно.

Она нашла взглядом своего мужчину и улыбнулась ему. Пусть знает, что она рядом и всегда будет рядом.

Дон Пьерино ничего не понимал. Пусть они в театре и неофициально, тем не менее почему бы им не сесть в партере или даже в одной из боковых лож, оттуда лучше видно сцену.

Но комиссар привел его почти под сцену и усадил среди тросов и лебедок, с помощью которых менялись декорации.

Потом бригадир, по знаку Ричарди, ушел вниз, обратно к боковому входу. Дон Пьерино вздохнул, покоряясь своей судьбе. Сможет ли он когда-нибудь насладиться оперой, сидя в уютном кресле?

К нему подошел Ричарди:

— Чей сейчас выход?

— Ничей, комиссар. Сначала только музыка, очень нежная. Потом поет Турриду. Поет серенаду для Лолы.

— Лола — это жена Альфио, верно?

— Да, жена Альфио.

После короткой интродукции, во время которой занавес был опущен, запел прекрасный мужской голос. Дон Пьерино заметил, что Ричарди очень часто смотрит на часы и каждый раз записывает время карандашом на листке.

— О чем он поет, падре? Я не понимаю слов.

— Это серенада на сицилийском диалекте, комиссар. Турриду поет Лоле о том, как она красива, и ее красота стоит того, чтобы быть проклятым. Еще он говорит, — но лишь для красоты слога, это ясно, — что был бы рад быть убитым за нее и нет смысла попадать в рай, если там не будет ее. Получается, он предсказывает свою судьбу, ведь в конце оперы Альфио его убивает.

Они переговаривались шепотом. Когда пение закончилось и оркестр заиграл коду, занавес поднялся. Инструментальный фрагмент закончился, на сцену вышли женщины и мужчины. Разойдясь по сцене, они хором стали беседовать между собой. Ричарди расслабился, и у дона Пьерино возникла надежда, что комиссар почувствовал красоту музыки. Но, к своему сожалению, священник заметил, что мысли комиссара далеки от оперы.

Вернулся Майоне в толстом пальто поверх полицейской формы.

— Я все сделал, комиссар.

— Тогда давай уточним время. Ты ушел, когда я тебе сказал?

Бригадир посмотрел на свои наручные часы, держа руку далеко от глаз ввиду дальнозоркости.

— Думаю, что да. На моих часах было семь минут девятого. От сцены до гримерной меньше минуты хода. От окна до гримерной две минуты, сюда входит и время на то, чтобы открыть садовую дверь. Сколько его требуется, я не знаю, но открыть дверь легко, там обычная задвижка. От гримерной до сцены еще минута, даже меньше.

Ричарди, слушая его, подсчитал временные затраты, загибая дрожавшие от волнения пальцы.

— Значит, на все ушло чуть меньше четырех минут. Коль скоро это так, посмотрим.

Он повернулся к дону Пьерино:

— Падре, что происходит, когда певец уходит со сцены, но потом должен вернуться?

— В зависимости от обстоятельств. Если он должен вернуться сразу или почти сразу, ждет за кулисами. А если перерыв более продолжительный, возвращается в гримерную и поправляет грим или приводит в порядок одежду. Из театра он не выходит, хотя бы для того, чтобы не простудиться. Если погода неустойчива, переменчива, может развиться простуда.

Маленький священник говорил по-прежнему шепотом и размахивал руками в своей обычной манере.

— Но из гримерных на сцену все попадают через один вход?

— Да. Первая комната в ряду — кабинет дирижера оркестра, потом следуют гримерные ведущих исполнителей, а дальше гримерные для остальных певцов и статистов в костюмах.

Похожие на два зеленых кристалла глаза Ричарди хорошо просматривались в темноте, во время дуэта Сантуццы и Лючии. За спиной комиссара среди теней выделялась внушительная черная фигура Майоне, ожидавшего приказа.

— Скажите мне, падре, чтобы попасть в общие гримерные, надо пройти мимо главных?

— Да, я уже говорил вам это, комиссар.

Женщины ушли со сцены, а на смену им вышел новый персонаж — мужчина с низким голосом в костюме крестьянина. Молодой, широкоплечий, высокого роста. Ричарди бросил взгляд на Майоне, тот медленно кивнул в ответ. Комиссар снова повернулся к священнику, указал на певца и спросил: