Виктор последовал совету, и вскоре ему прямо на дороге попался танк, свеженький, в краске и безо всякой охраны. Грозная боевая машина, которую на станции дорисовало воображение, оказалась жалким карапузом, чуть выше человеческого роста; позади клиновидного передка возвышался люк водителя со смотровой щелью, а дальше — чуть вытянутая башня с торчащим из нее прутиком ручного пулемета. Лист брони в треть дюйма толщиной был откинут, как капот какого‑нибудь грузовика, во внутренностях бронированного монстрика по очереди возились два механика, а под днищем предка "Тигров" и "Пантер", словно под шкодливым котенком, виднелась большая масляная лужа.
— Санька, подлец, ты какой ключ принес!
Подбежавший пацан — ученик получил затрещину и пулей помчался обратно.
Как и ожидал Виктор, цех по производству тракторов оказался также и цехом по производству танков.
А вот чего он совсем не ожидал, так это то, что оба эти продвинутых производства окажутся в большом грязном сарае, который только по недоразумению можно было назвать цехом. Скорее всего, вначале здесь был какой‑то склад с невысокой крышей, надстроенный на скорую руку; то ли от слабости фундамента, то ли из‑за работы парового молота, удары которого доносились через узкие, как у конюшни, окна с закопченными, разбитыми стеклами, здание разлезлось, как прелая фуфайка, пошло трещинами, и было схвачено поперечными железными тяжами, чтобы не рассыпаться в прах с минуты на минуту. Тяжи пересекали и арку ворот, которые по сей причине пришлось урезать и верх зашить потемневшим тесом, возле замковых кирпичей арку пересекала большая трещина, а рядом…
Виктор обмер.
Рядом с проемом ворот стоял мужик на приставной лестнице, и мерными, звенящими ударами перерубал зубилом стальной прут, стягивавший кирпичи кладки.
— Стой! Стой, твою мать!
Мужик неторопливо и флегматично повернул голову.
— Чего — й то?
— Ты чего делаешь? Ты что, офонарел? Оно ж рухнет на хрен!
— А че? Че такого?
— Что "че такого"? Слезай на хрен оттуда, "че такого"! Это весь цех ща как…
Мужик, бормоча что‑то под нос, спустился и виновато снял шапку.
— А че… Оно ж приказано было. "Руби!" сказали. А я чо? Это оне грамотные, оне решають… Мы как прикажуть…
— Какой, к черту, приказ? Хотите, чтоб цех накрылся? С людьми? Убить людей приказали?
— А я че… Вона дура не пролезает — оне и кажут рубить. Наше дело сполнять приказание. Ото ж уволят, сердитые оне больно…
Из проема виднелся танчик, похожий на тот, что Виктор увидал по дороге, только с карикатурно большой башней, похожей на гриб и с дыркой для пушки. По высоте агрегат был примерно вровень с воротами.
— И много не проходит?
— Да вот одну перерубил, еще пару дюймов надоть… Счас дорублю и пройдеть.
— Отставить! Нельзя рубить! Понятно!
— Почему прекратил работу! Почему прекратил работу, сволочь!
Откуда‑то со стороны подлетел тщедушный человек в распахнутом пиджаке, со съехавшим на сторону мятым галстуком и встрепанными волосами.
— Негодяй! Подлец! — и он размахнулся, съездить мастерового по морде, но Виктор перехватил его руку.
— Это я сказал остановить работу, — спокойно произнес Виктор. — Рубить тяжи нельзя. Здание обвалится, будут жертвы.
— Вы кто… вы кто такой? — чуть, не задохнувшись, выпалил прибежавший.
— Еремин, Виктор Сергеевич. А вас, простите?
— Я? Я Коськин! Вы… вы кто? Вы что позволяете?
"Тьфу, черт, нарвался. А что делать?"
— Послушайте внимательно, господин Коськин. Если перерубить этот тяж, все обрушится. И изделие ваше завалит, и люди погибнут. Это подсудное дело. Зачем это надо? Давайте посмотрим, что можно сделать.
— Что? Что смотреть? Сейчас здесь будет представитель губкомиссара! Вы представляете, что будет, если машина еще в цеху? — и, повернувшись к мастеровому, крикнул: — Руби!
— Он не будет рубить.
— Что? Что вы себе позволяете? Да я… Под трибунал пойдете!
— Тогда мне придется доложить господину Веристову, что на заводе планировался акт намеренного вредительства, уничтожения цеха, оборудования для производства военной продукции и самой продукции. Я вчера с ним беседовал, и он как раз направил меня на ваш завод.
— Вы… Вы мне угрожаете? Вы…
— Господа, что происходит? — над ухом Виктора загремел четкий командный голос. Виктор обернулся: через игрушечные рельсы узкоколейки перешагивал человек немногим его ниже, лет, наверное, тридцати пяти — сорока, в черном мундире с малиновыми, шитыми золотом двухпросветными погонами, на которых, как на коньяке, красовались три крупных звезды. Полковник был крепок телосложением, с круглым лицом, украшенным аккуратными треугольными усами, гладко выбритой головой, на щеке, чуть пониже уха, розовел неровный шрам. Серо — стальные глаза буравили собеседника холодным взглядом, в котором отражалось чуть заметное презрение. Шел он слегка прихрамывая.
— Были бы вы офицерами, вам бы надлежало выяснить отношения на дуэли, — продолжил он приблизившись, — но штатским такой способ не дозволен. Господин Коськин! Что с вашим баяном? Почему я его не вижу?
"Что за баян?" — мелькнуло в голове у Виктора.
— Это вон он! — закричал Коськин, указывая на Виктора. — Он помешал выпуску продукции по высочайшему повелению!
Полковник исподлобья взглянул на Виктора.
— Он? И кто он такой?
— Чести знать не имею… Назвался Ереминым, грозился донести господину Веристову.
— Ну, коль обязан донести, стало быть, донесет, — констатировал полковник, и, повернувшись к Виктору, продолжил: — Господин Еремин, может, вы сперва мне доложите, что здесь происходит?
— Докладываю. Я подошел к цеху, и увидел, что рабочий перерубает тяжи. Этого делать нельзя. Здание рухнет, задавит рабочих производства оборонного заказа, повредит оборудование и готовый… — Виктор замялся, не будучи уверен, что английское слово "танк" здесь в ходу, — готовый броневик.
— Бронеход, — поправил полковник, — к броневикам отнесены блиндированные самоходы на колесном ходу. Кто распорядился рубить тяжи? Господин Коськин, это вы отдали команду, или мне допросить рабочих?
— А… а как же еще… не проходит он через ворота! — в голосе Коськина зазвучало отчаяние. Дело военное, а на войне и на смерть приходится посылать, а как иначе? Вот и пришлось, скрепя сердце.
— На войне! — недовольно буркнул полковник. — Господин Еремин, у вас есть соображения, как вывести бронеход из цеха иным путем?
— А нельзя без башни, а башню накатить на улице?
— Никак нет. К вечеру бронеход должен быть на полигоне. За неисполнение — расстрел. Другие предложения имеете?
— Так точно. На уровне ворот из цеха выступает торцовый пол. Это значит, что фундамент немного ниже проема. Сейчас для прохода не хватает буквально сантиметров. Предлагаю разобрать торцы возле ворот, чтобы сделать выемку.
— Что скажете? — полковник обернулся к Коськину.
— Так… если бы он сразу сказал, а то — "Нельзя! Нельзя!" А кто ж приказ отменял? Кто отменял? — с надрывом завопил Коськин, уставившись на Виктора.
— Я, наверное, тоже погорячился, — Виктор подозревал, что в этой ситуации безопаснее выглядеть туповатым ретивым службистом, чем дать понять некоторым окружающим, какие они идиоты. — Проявил излишне рвение. Дело‑то чрезвычайной важности!
— Стало быть, возражений нет. Господин Коськин, вы уяснили задачу? Приступайте к исполнению.
Коськин моментально, как в китайском кино, перенесся к собравшейся у ворот толпе рабочих, замахал руками и что‑то заорал. Его неудержимо рвало руководящей деятельностью.
— Господин Еремин, — продолжил полковник, — так что вы там хотели сообщать Веристову?
— За отсутствием факта нанесения ущерба военному ведомству, — ответил Виктор, — предмет сообщения отсутствует.
— Вас Бахрушев утром взял на службу?
— Так точно.
— Вы предложили применить сталь Гадфильда для гусеничного хода?
Виктор замялся.
— Господин полковник, как бы вы отнеслись к человеку, который обязался хранить служебную тайну, но не сдержал слова?
— Хранить служебную тайну — священный долг. А вам известно, что Бахрушев доложил дирекции об этом предложении, как о своем?