class="p1">– Так себе. Но я предупреждала, что повар из меня никудышный, – смеется сестренка, разглядывая покромсанный огромными шматами лук. Мать недовольно поджимает губы. Наверное, не стоит уточнять, что она не просила ей помогать с готовкой. Это все затеял отец. Есть у нас традиция – всей семьей лепить впрок манты. В этом году к ней решили приобщить и сестру. Но оказалось, что в плане готовки она действительно полный ноль. Выходит, слухи о том, что детдомовские не умеют готовить – правда.
– Научишься. Это дело нехитрое.
– А лук я все же лучше перекручу, – фыркает мать, оттирая руки от теста.
– Надеюсь, это поможет, – вздыхает Аня. – Будет обидно, если я все испорчу.
– Мясо луком не испортить. Ни резаным, ни перекрученным, – отмахивается отец.
Следующие два часа мы раскатываем тесто и лепим манты под веселые отцовские байки. Это монотонное занятие – почти медитация. Только в этот раз она не успокаивает ничуть. Я снова и снова прокручиваю в голове сказанное отцом, потом к его голосу присоединяется задорный басок Серого, а еще чуть позже – строгий голос матери со своим излюбленным «ты ему никто».
Больше всего я злюсь на то, что ее слова и теперь в меня попадают. Какого хрена? Мне скоро тридцать два. Здоровый лоб, а то, что я отцу не родной, в моей жизни как будто до сих пор центральная тема. И все вокруг нее вертится.
Да даже в вопросе потенциальной дележки наследства меня волнует не сам ее факт, а то, что Ане по праву крови достанется то, что сам я считал нужным заслужить. И похрен, что отец никогда от меня этого не требовал. Я сам хотел ему доказать, что достоин. Я делал все, чтобы он мной гордился. И чтобы он никогда не пожалел, что однажды назвал меня сыном.
– Эй, ты куда это собрался?
Останавливаюсь в дверях. С мантами мы покончили. Они покрывают всю барную стойку и часть обеденного стола. Что еще ему от меня нужно?
– Хотел поработать.
– А праздничный ужин?
– Праздничный? – удивляюсь я.
– Забыл, какой сегодня день? Марта… Представляешь? Он забыл. А между прочим, – отец назидательно вытягивает указательный палец, – тридцать лет назад твоя мать вышла за меня замуж, и я стал твоим отцом.
– О… И правда, забыл. Поздравляю, – пересекаю комнату быстрым шагом, обнимаю батю, похлопываю по плечу. – Надо же, тридцать лет. Мам…
Матери я просто киваю. И тут же перевожу взгляд на Аню. Готов поклясться, от нее не укрылся этот контраст в моем поведении.
– А до этого вы его отцом не были? – зрит в корень сестренка, складывая грязную посуду в раковину.
– Не был. С Мартой мы познакомились позже. Кстати, не без помощи Матиаса… Я еще не рассказывал эту веселую историю? Нет? Марта, расскажи!
– Да кому это интересно? – отмахивается мать, с трудом скрывая, как ее задело отцовское безобидное замечание.
– Мне, – отзывается Аня, а сама с меня глаз не сводит. Глаз, в которых зреет шторм. Ух, сколько там эмоций на дне… И какие они вкусные. Ясно, как день, Аня поняла, что мне нравилось заставлять ее думать, будто между нами происходит что-то запретное. И потому, кажется, еще немного, и она просто испепелит меня взглядом. Ну и хрен с ним. Это точно лучше, чем если бы я увидел в ее глазах торжество или жалость.
– Марта с Матюшей обратилась в больницу, где я на тот момент работал.
Дальше следует долгий рассказ о том, как я схватил пробегающего мимо отца за край халата. И не отпускал, пока он не взял меня на руки. Ну, то есть понимаете, да? Это не мать его подцепила, а я. В прямом смысле слова. В этом месте все, кому доводилось слышать эту историю, приходили в полный восторг. Правда, со временем она рассказывалась все реже. Многие вообще не знали, что отец на самом деле мне отчим. Такие теплые у нас были отношения. Даже то, что у нас с ним разные фамилии, ни у кого не вызывало вопросов.
Где-то на середине истории на плите вскипает вода. Мать отворачивается, чтобы забросить манты в кастрюлю. А я достаю водочку из холодильника, ведь под такую закуску напитка лучше еще не придумали. И потому мое желание выпить не должно никого удивить.
Можно сказать, праздничный ужин удался. А то, что Аня с каждой минутой все сильней злится, вообще не портит мне настроения. Скорее я даже нахожу это забавным. Я весь в предвкушении того, что последует дальше. Возненавидит ли она меня за то, что чувствовала, когда думала, что не имеет на это права? Или, забив, пустится во все тяжкие, раз вышло так, что ничего запретного в этом нет? А если да… Что мне с этим делать? Я даже красивых баб не в силах терпеть возле себя долго. Мне не нравится, когда кто-то начинает метить территорию. Меня раздражают перемены. Чтобы с ними мириться, наверное, нужны чувства. А я вообще не уверен, что умею любить. Психолог объяснял мой низкий эмоциональный интеллект отстраненностью матери. Я тогда в это даже вникать не стал. Решил, что мне попался очередной шарлатан, поддавшийся моде винить родителей во всех бедах, и прекратил терапию. Но со временем я все же признал, что в словах того психолога был резон. Правда, на этом все и закончилось. Я побоялся нырять в это дерьмо заново. Не захотел бередить душу, докапываясь до сути.
Это с одной стороны. С другой… Если допустить мысль об отношениях с Аней, можно не бояться, что я все разрушу, потеряв голову от любви к другой. В отсутствии эмоций есть и свои несомненные плюсы. Я могу выстраивать свою жизнь, руководствуясь доводами разума. Разве не это и есть осознанность?
С такими мыслями я возвращаюсь к себе в комнату. Стаскиваю через голову футболку и вдруг чувствую, что не один. И ведь совсем не трудно догадаться, кто за мной последовал.
– Что-то случилось? – интересуюсь я, обернувшись.
– Я пришла сказать, что ты… Ты просто… моральный урод.
– То есть брата хотела трахнуть ты, а моральный урод я? Так получается?
На секунду глаза Ани широко распахиваются, а потом она налетает на меня с кулаками.
– Эй, эй! Прекрати. Ты поранишься.
Со смехом уворачиваюсь и одной рукой сжимаю сразу оба ее запястья. Злющая