Читать интересную книгу Последний парад - Вячеслав Дегтев

Карамболь — едва ли не самый сложный удар. При котором биток, коснувшись одного прицельного шара, ударяется о другой и кладет того в лузу или сбивает карамбольную фишку. Удар очень сложный и очень строгий. Что-то вроде выстрела из винтовки с кривым стволом: стреляешь в одну сторону, а попадаешь совсем в другую. Удар мастера. Какому-нибудь начинающему «хлопушке», а то и поигравшему и уже набившему руку «пассажиру» даже в голову не придет делать такого шара. Чтобы подняться до абриколей и карамболей, нужно научиться мазу ставить и катить налево, держать «своего», узнать винты и перебросы, научиться резать «француза», а не только пробавляться подставками да отыгрышами, как обыкновенно играет большинство посетителей каждой «академии».

Бильярд в приемной большой, что называется, «полный» и очень «строгий», с новеньким, плотным сукном, которое пришлось даже прогладить утюгом, чтоб было не такое вязкое. Лузы у этого стола «строгие», как бывают лузы только у русских бильярдов, борта упругие, «звонкие», удары на этом столе получаются гибкие и изящные. Красивые удары вырисовываются. Всеми доступными штрихами. Майор уважает тех, кто играет щегольски, красиво, уделяя много внимания смелости и дерзости удара. Такая игра всегда приводит зрителей в восхищение, и, когда заходит такой игрок в прокуренную академию, меж присутствующих пробегает восторженный шумок: смотри, такой-то! — но, как правило, партии эти отчаянные ребята продувают. Проигрывают тем неприметным, серым личностям, у которых удар вовсе не эффектный, но тем не менее результативный, или, как говаривали в старину, — коммерческий.

Однако именно и только среди этих смелых, дерзких ребят и появляются так называемые «артисты». Майор видел одного такого в Москве — на всю жизнь запомнил его игру: тот ударил шесть раз, положил восемь шаров. И каждого шара клал под заказ, совершенно точно, игра была чистой во всех отношениях, без подставок и без «дураков». Причем выиграл он у чемпиона Москвы какого-то года. Да, в бильярде «чемпион» порой ничего не значит: одни тут зарабатывают меж собой титулы, а другие просто живут с игры. Тут до сих пор, как в прошлом веке среди профессиональных борцов, — тоже есть свой «гамбургский счет». Поэтому, когда Конищев спросил, кто был этот чудесный игрок, «обувший» чемпиона, маркер пожал плечами и сказал, что какой-то Паша Бутовский, а как зовут его на самом деле — кто ж тебе скажет?.. Эти ребята себя не афишируют: приезжают, срывают куш и опять в тину. Тренироваться. Ибо всякий талант требует к себе самого серьезного отношения и не прощает, когда его разменивают; а потому — не дешеви!

Да, похоже, это про такого написал в свое время Леман: «Артист как возьмется за кий, так, значит, и начинай новую партию».

Анатолий Иванович Леман тоже был отставным офицером. Он тоже служил, лет сто тридцать тому назад, по таким же глухим местам, где, как говорится, макар телят не пас. И, как все офицеры, тоже поигрывал на бильярде. И не просто играл, а постигал закономерности игры. О чем впоследствии написал книгу — «Теория бильярдной игры». Книга выдержала несколько изданий, последний раз напечатана была в 1906 году. В ней, кроме текстов, приводились «задачи», которые надобно «решать» ежедневно, занимаясь по нескольку часов, чтобы стать классным игроком. С тех пор книгу не издавали ни разу — многим, видно, не хотелось, чтобы посторонний человек смог самостоятельно научиться хорошо, классно играть. Ходили слухи, что в свое время эту книгу скупали целыми партиями и сжигали. Но у майора Конищева жена работала в библиотеке, в отделе редких книг, и она смогла сделать ксерокс с этой книги. Конищев проглотил ее за ночь, как в свое время «Робинзона», и для него после этого началась новая жизнь.

Вот что писал Леман об этапах мастерства: «Самому способнейшему игроку необходимо не менее 4 лет усердной игры, чтобы достигнуть известной силы (игра большей части маркеров на их бильярдах). Затем нужно два-три года серьезной игры на интерес, чтобы превзойти маркеров».

Первоначальная подготовка у Конищева была, в своей эскадрилье он запросто «разувал» даже Ахмета-узбека, а тот был весьма недурным игроком. Но оказалось, что примерно на таком же уровне играет большинство завсегдатаев городских академий.

«А для того чтобы стать действительно артистом, — продолжал Леман, — для этого необходимы, кроме обыкновенной игры, ежедневные упражнения соло, подобные гаммам на скрипке и рояле… Надо ежедневно посвящать не менее часа специальным упражнениям, играя только своим кием на одном и том же бильярде. Эти упражнения должны состоять в делании шаров всеми штрихами, в изучении отыгрыша и выхода…»

После прочтения этой книги майор загорелся, в жизни его опять появился некий высший смысл, он решил стать бильярдным артистом, асом, каким был когда-то в авиации, дерзким, неуправляемым, высокомерным, почему и не задалась ему карьера начальника, зато он был летчиком-асом, а не просто «водилой крокодила», его знали и друзья, и враги, потому и звали полуиронично-полууважительно — «Конедуб».

Чтобы забыть свои ошибки в прошлом и идти делать новые, нужна смелость — майор был из таких. Он знал, что никто ничему никого не научит, пока сам не поймешь то, что нужно. А чтобы что-то создать или чего-то достигнуть, нужно чем-то быть, что-то из себя представлять. Коль уж летать больше ему не суждено, значит, он сделается бильярдным асом. Свободным охотником. Если угодно — художником. Артистом. Он верил, что добьется своего, — ведь к чему стремишься, то тебя и ждет. Тем более что бильярд у него был. Хороший, новенький. Нужно было только сделать соответствующий столу кий. И он взялся его, тот кий, изготовить.

Кий склеивается из брусков-клиньев. Дерево должно быть выдержанным, сухим, звонким, как фарфор. Брусочки складываются под конус, вилочкой, склеиваются, выдерживаются под давлением, а уж затем вручную обрабатываются, полируются, отцентровываются. Классический, элитный кий должен быть равен весу трех шаров. Делается он из мореного дуба, черного, эбенового или красного дерева, палисандра, лаосского лима, мирбау и кантоса. Лучшие кии были у мастера Чемоданова, он делал кии для Кремля, для Сталина сделал пару бильярдных столов (один с Дальней дачи увезли после смерти вождя в Грузию, где он и пропал бесследно), делал кии для маршала Малиновского, тот был лучшим игроком среди кремлевских обитателей, недурно играли чемодановскими киями и Ворошилов с Коневым… А Буденный даже предисловия писал к статьям о бильярде, считал, что это очень хороший спорт для красных командиров, и в шутку говаривал: «Бильярд — это вам не шахматы, — тут думать надо!»

Дорогие сорта дерева используют вовсе не для красоты — кий должен обладать особой амортизацией, особенно его ударный конец, который делается обычно из канадского клена или граба. Но где же достать все это экзотическое дерево? Однако, как известно, голь на выдумки хитра. В одном месте раздобыл несколько паркетин из красного дерева, в комиссионке увидел старинное трюмо, инкрустированное палисандром, выкупил, палисандровые детали на обычные заменил, а те пустил на кий. Гриф от старого контрабаса увидел на свалке — а это черное дерево, — сюда его! Через некоторое время у него образовалось не один, а целых три кия. В старину про таких говорили: настоящий мужик, топором мыслит. Два кия, которые похуже, продал, а третий, самый удачный, разборный, хорошо отцентрованный, себе оставил. Хоть и предлагали за него хорошие деньги — пятьсот баксов, между прочим, почти как за чемодановский. Кий весил 725 граммов, ровно по весу трех шаров! Конищев уж даже подумывать стал: а не заняться ли, грешным делом, изготовлением киев. Выгодное дело. Но уж больно хлопотное. Хотя, казалось бы, что тут такого особенного — просто ровная, отполированная палка!

Но как-то ему приснился сон, где он опять видел площадь-майдан, и посреди площади несколько ровных, чисто оструганных и хорошо отполированных сосновых колов, острия которых покорно полировали наждачкой несколько оборванных рабов, и увидел своих товарищей, бледных и оцепенелых, и охранников, тоже растерянных, но хорохорящихся, особенно тот, который с родинкой меж бровей, и себя самого, сжавшегося и уменьшившегося от ужаса увидел; а потом увидел на колу борттехника Володю Гуча, кричащего и сучащего ногами, и после этого все стало казаться нереальным, недействительным и как бы в кино, как бы со стороны, а потом и сам почувствовал, как подхватывают под руки и со смешком говорят: «Тебе, командир, мы дадим возможность пожить подольше и увидеть смерть всех своих подчиненных, тебе мы кол не сильно заострили, ты дольше всех проживешь, может, дня два, а может, и три, они же умрут скоро, и ты увидишь их смерть», — и тебя взгромождают на кол, стоящий отдельно, поодаль от остальных, лицом к ребятам, и после страшной боли ты видишь себя сучащего ногами, как бы сверху видишь и со стороны, и мелькает мысль: что, уже все? душа уже отлетела? — так думаешь ты с облегчением и благодарностью за столь краткие мучения. Но лишь только мелькает такая счастливая мысль, как ты видишь все уже натурально, словно бы совершенно трезвыми глазами. Странно, но тебе теперь совсем и не больно, лишь очень жарко, и уже ничего не чувствуешь, ничего не ощущаешь, кроме головы, которая живет как бы сама по себе, сама одна как бы и живет и еще способна думать! Сколько там осталось? Тот, с бородавкой, сказал, что около двух суток? О Боже, бездна времени, пропасть мучений! И в тебе помимо воли, тоже как бы само собой, звучит молитва: