Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошептав это, Лили пристально помотрела на него. И вышла — за дверь, вниз по ступенькам — в своем халате.
Кит же попытался вернуться к Эмме, к мисс Бейтс, к перевернувшему жизнь пикнику на Боксхилл.
— Знаешь, на что они были похожи? — сказала Лили, появившись вновь, запеленутая в одно полотенце, неся на голове другое, скрученное конусом. — Тибальт и Адриано. Когда стояли рядом у бара? Они были похожи на две бутылки виски, обычную и маленькую, порционную. Та же фирма, та же наклейка. Обычная бутылка и маленькая.
Лили начала одеваться. Все было ему знакомо. Знакомо и в то же время иррационально, как мысли, что обрамляют сон. Что такое ее плоть — лишь одеяние, прикрывающее ее кровь, ее кости? Затем она села за столик перед трельяжем, чтобы одеть лицо: глаза — в фиолетовое, щеки — в румяна, губы — в розовое.
— Разве мокрые волосы завивают щипцами? Ты уверена?.. В Тибальте непременно должно было оказаться шесть футов шесть. Не пять футов одиннадцать, ничего подобного.
— На самом деле, я восхищаюсь Шехерезадиной позицией. Она старается как может смотреть на вещи позитивно. Считает, что можно устроить какую-нибудь поездку на выходные с распутными целями. Знаешь, когда не выходят на улицу. И вообще не встают с постели. Чтобы одновременно не принимать вертикальное положение.
— Хорошо, Лили. Расскажи мне про горизонтальные выходные.
Кит слушал, а мысли его блуждали… Адриано отвезет ее в столицу и припаркуется рядом с (а лучше всего под) каким-нибудь первоклассным отелем; ссылаясь на скромность, Шехерезада в одиночку проследует в заказанный номер; там она выкупается, надушит и увлажнит свое длинное тело, а после разложит его, прикрытое каким-нибудь расплывающимся неглиже, на белых простынях — для него! для Адриано! Затем — театральное появление его самого; не исключено, что, стоя у кровати, он неспешными пальцами потянется к многослойному банту, придерживающему его белые брюки, и с суровой улыбкой…
— После этого, — продолжала Лили, — просто звонишь и заказываешь обслуживание в номер. На публике, чтобы обоим пришлось стоять, — никаких появлений. Ведь она как раз при мысли об этом умирает от смущения. Ей стыдно за себя, но что поделаешь. Она все думает, а что думает он. И от этого у нее мурашки по коже.
Кит согласился, что мурашки по коже — это никуда не годится.
— Она рассуждает так. Раз ей настолько нравится Тибальт, значит, ей наверняка нравится Адриано. Как бы. И вообще. Ей все больше и больше невтерпеж. — Лили поднялась на ноги и разгладила на себе одежду, скользнув руками книзу. — Пошли. Пора.
Тут он внезапно подумал: вот он, мир, мне знакомый, мое место здесь — среди тех, кто бодрствует, с ней. Он скатился с кровати со словами:
— Лили, я все собирался тебе сказать. Ты выглядишь просто прелестно. И мы не расстанемся. Будем вместе. Ты и я.
— М-м. М-м. Ты, наверное, теперь в нее влюблен.
— В кого?
— В Эмму.
— О, несомненно. Она, Эмма, слегка склонна к показухе, но признаюсь — она мне нравится. «Умна, красива и богата». Неплохо для начала.
— Да, но сиськи у нее большие?.. У Джейн Остин где-то сказано, что у нее большие сиськи?
— Не напрямую. По крайней мере, пока нет. Вероятно, там вот-вот будет сказано: «У Эммы Вудхаус были большие сиськи». Но пока нет.
— Ты говорил — ты говорил, что у Лидии Беннет большие сиськи. У той, что убежала с солдатом.
— Ну да, большие. Или, во всяком случае, большая задница. Большие сиськи у Кэтрин Морланд. У Джейн Остин так более-менее и сказано. В зашифрованном виде. Понимаешь, Лидия самая высокая из сестер, самая младшая — и «дородная». Это расшифровывается как большая задница.
— А большие сиськи как зашифрованы?
— «Соразмерность». Когда Кэтрин подрастает, она «округляется», а фигура ее становится «более соразмерной». «Соразмерность» расшифровывается как большие сиськи.
— Может, все проще. С шифром. Может, «округление» означает сиськи, а «дородность» — задницу.
Кит сказал, что она, вполне возможно, права.
— Значит, Шехерезада округлившаяся, а Глория дородная. Только, если честно, дородной нашу Бухжопу не назовешь.
— Бухжопу? Нет. Но, Лили, слова ведь меняются. Задницы меняются.
— Тебя только и слушать. Сначала были сплошные моральные схемы. И жизнь, которую чувствуешь. Потом — сплошные наркотики и ебля. А теперь — сплошные сиськи и задницы. Погоди. Придумала. «Разнузданный секс и одинокая девушка». С Натали Вуд. То, что надо.
— Нет, Лили, это не то, что надо. — Подумав минуту, он сказал: — «История разнузданного секса». С Эли Макгроу. Вот это — то, что надо.
— Но она же умерла. И вообще, нам ужасно не понравилось.
— Я знаю, что нам ужасно не понравилось. Мальчик с пальчик ужинать придет?
— Не называй его так. Да. На вертолете.
— Господи! Я с ним хочу об этом поговорить. Овцы только-только наполовину в себя пришли.
— Поговори с Шехерезадой. По ее словам, она обожает представлять себе летящего Адриано, свободного…
— Знаешь, по-моему, это его обычный приемчик, чтобы девушек снимать. Если четыре фута десять дюймов сами по себе не срабатывают, он их отводит к своему папе и показывает Тибальта.
— Главное тут — сорок пятый год. Главное — война. Тогда она может сказать себе, что делает это ради тех, кто шел в бой.
— Ради тех, кто шел в бой? — сказал он с надтреснутой ноткой в голосе. — Но ведь он был не на той стороне.
— Что?
— Италия была одной из держав оси. Значит, Мальчик с пальчик — фашист. — Кит продолжал, желая поделиться двумя оставшимися фактами из тех, которыми располагал по части Италии и Второй мировой войны: — Муссолини ввел гусиный шаг. А когда его наконец повесили, на нем была немецкая форма. Фашист до последнего вздоха.
— Ты только Шехерезаде все это не говори.
* * *Вечер начался довольно шумно. Сперва — суматоха и скрежет винта вертолета Адриано. А потом, в розовых сумерках, их грубо прервали и согнали с западной террасы крики овец. Однако ужин, по сути, был до странности тихим — или, может, лучше сказать, до тишины странным? Уиттэкер, Глория и Кит — напротив Лили, Адриано и Шехерезады. На сей раз Адриано не сидел во главе стола, но как будто бы управлял беседой — с уверенностью в собственном праве, целиком и полностью обновленной, он говорил:
— Победа в Фоджио, доставшаяся такой дорогой ценой, позволила нам обеспечить успех в чемпионате. Наша коллекция трофеев пополнится новым серебром! Теперь нам скоро предстоят тяготы тренировок перед открытием сезона. У меня зуд — не терпится начать.
И снова вышло так, что от Кита не укрылось: Шехерезада дала Адриано указание перестать говорить о любви, с каковым Адриано тут же согласился, выказав угрожающую готовность. С другой стороны, в результате он остался без тем для беседы. Поэтому он говорил — пожалуй, непомерно длинно — о своей регбийной команде, «Фуриози», и об их репутации игроков, славящихся исключительной бескомпромиссностью, в лиге и без того самой суровой.
— Где твое место, Адриано? На поле.
Это была Шехерезада — на лице у нее появилась новая улыбка. Кроткая, печальная, всепонимающая, всепрощающая. Кит продолжал слушать.
— А, мое положение. В самой гуще борьбы.
Адриано был хукером[49] и работу свою выполнял в центре, вокруг которого вращалась вся банда. Что за особое наслаждение, говорил он, доставляет ему этот момент, когда в начале схватки вокруг мяча сшибаются одновременно шесть голов! Кит знал: обычно хукеру достается выбить пяткой мяч под ноги десятиногому скопищу, что надсаживается позади. Однако с «Фуриози» дело явно обстояло по-другому: когда начиналась схватка, Адриано попросту поднимал и скрещивал свои маленькие ноги так, чтобы игроки у него за спиной (второй ряд) могли загребать своими шипами по коленям и голеням первой линии противника.
— Чрезвычайно эффективно, — пояснил он. — О, можете мне поверить — это чрезвычайно эффективно.
— Но разве никто не велит им прекратить? — спросила Шехерезада. — И разве они не могут отомстить?
— А, да ведь мы в не меньшей степени славимся безразличием к травмам. Я — единственный форвард «Фуриози», у которого не сломан нос. Защитник слеп на один глаз. А у обоих столбов нет ни единого зуба во рту. К тому же оба моих уха еще не потеряли форму. Даже не отвердели. И я опять-таки торчу в обществе моих собратьев, как бельмо на глазу.
— А после матча что, Адриано? — спросила Лили.
— Мы празднуем победу. Причем, смею вас уверить, в самой что ни на есть решительной манере. Или же, что бывает крайне редко, мы отправляемся… топить наши печали. Всю ночь напролет — непременно. С большим количеством битого стекла. Мы — истинные короли анархии!
— Кто это сказал, — начал Уиттэкер, — что регби — игра для хулиганов, в которую играют джентльмены?
- Четыре Блондинки - Кэндес Бушнелл - Современная проза
- Стрела времени - Мартин Эмис - Современная проза
- Дэниел Мартин - Джон Фаулз - Современная проза
- Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников - Современная проза
- Инсектопия - Уилл Селф - Современная проза