Модными же эти лаки сделало не только их качество, но и поражающее воображение количество цветов и оттенков. Их несколько сотен, и каждый сезон выходит, конечно же, новая коллекция. В компании есть специальный человек, занимающийся исключительно разработкой цветов, который так и называется — колорист. Невозможно даже представить себе, что здесь не будет того самого идеального красного, супермодного серого, или голубого, или традиционного розового, который вы никак не можете найти. В их весенней коллекции есть, например, серия PixieDust с очень модным сейчас пиксельным эффектом. И, кстати, именно Zoya стала первой называть свои лаки женскими именами — еще один заданный ею тренд.
Кабановы
Максим Соколов
Максим Соколов
Трагедия семьи Кабановых — муж убийца, труп жены расчленен, дети сироты — не могла пройти незаметно. Как по черной — чернее не бывает — детективности, так и потому, что «он жил средь нас». Всякая трагедия — трагедия, хоть в Москве, хоть в Сыктывкаре, хоть в Чикаго, хоть в Буркина-Фасо, но уж так устроено, что близлежащая трагедия, случившаяся на соседней улице и в социальной среде, понятной комментирующему сообществу (потому что она та же самая), воспринимается острее. И обсуждается острее.
Разумеется, требований такта никто не отменял. В этом смысле и побоище между двумя конкурирующими телевизионными бригадами — в чью студию везти старшего Кабанова на телевизионное шоу — это уж такое «все на продажу» (вар.: безбрежная гласность), что и слов нет, равно как и злорадное «Вот они (в смысле: фрондирующая интеллигентная общественность) на самом деле какие!» свидетельствует о совсем неважных качествах ума и сердца.
Но поражает сила запрета, произнесенного вообще на всякие попытки художественного, философского, социологического осмысления данного случая криминальной хроники. Должно быть полное табу — в идеале, как у коммунистов на упоминание некоторых событий советской истории. С превентивным приговором нарушителям запрета. Один властитель дум пишет (точнее: приказывает): «Говну не нужно, чтобы его любили. Говну нужно, чтобы в него вляпались. Когда вы начинаете рассуждать о том, что это неправда, что Леша Кабанов опозорил креативный класс, вы уже работаете на говно. И чем разумнее и искреннее вы рассуждаете на эту тему, тем глубже вы оказываетесь в говне. Пожалуйста, не обсуждайте этого, не спорьте с этим, не упоминайте этого. Это частная ужасная трагедия, никак не связанная с тем фактом, что Путин — предводитель государства жуликов и воров». Властно говорит и другой: «Ужасающее преступление, в котором обвиняют г-на Кабанова, ни в коей мере не компрометирует ни “богему”, ни “белоленточников”, ни оппозицию в целом — вообще никого, кроме него лично. У каждого преступления есть ФИО и номер паспорта. Точка. Рассуждать иначе — значит быть совершеннейшим дикарем и троглодитом». Ради такого случая (но только ради него, раньше этого не случалось) даже можно помирволить людям низкого звания: «Многочисленные, увы-увы, случаи пьянства, хулиганства и смертоубийства среди т. н. простых людей ни в коей мере не компрометируют ни простых людей, ни рабочий класс, ни тем паче русский народ в целом».
То есть Кабанов — не более чем атом, хотя и с паспортом. В нравах и обычаях социальной среды он даже косвенно и с оговорками никак не замешан. Выплеск ужаса — и только. Такой жесткий взгляд исключает не только скоропалительные выводы космического характера и космической же глупости, но и вообще любые содержательные суждения, как-то касающиеся явления и сущности, сколь бы они ни сопровождались оговорками «с одной стороны, с другой стороны». Любое суждение на эту тему есть «работа на говно», или, как более изящно выражался т. Сталин, «троцкистская контрабанда».
Тем, что поскребите оппозиционера — и вы обнаружите инструктора ЦК, давно уже никого не удивишь, но все-таки слой отвергаемой таким образом культуры довольно велик. О том, что под нож идут «Вехи» с пассажами вроде нижеследующего: «В целом интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения: ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем; день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, все вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности», — об этом нечего и говорить. Если предложить из двух вредных книг сжечь и развеять по ветру лишь одну — «Вехи» или «Краткий курс», — выбор будет совершенно очевиден.
Но под нож придется пустить изрядную часть мировой литературы. Начиная с Достоевского, важнейшие романы которого прямо основаны на реальной уголовной хронике, причем в далеко идущих выводах (что есть говно, дикарство и грех незамолимый) им не откажешь, до Драйзера с его «Американской трагедией», вообще построенной на реальной уголовной коллизии, довольно близкой к кабановской, и тоже претендующей на некоторые обобщения и на усматривание в явлении сущности, — да и какое художественное творчество вообще обходится без таких претензий. Разве что совершеннейшая заумь, представляющая собой чисто абстрактную игру смыслов.
Не помогает здесь и то соображение, что Достоевский (впрочем, с Драйзером уже не ясно) — жестокий талант, ему можно. Во-первых, в жестком табу на любую троцкистскую контрабанду нет оговорок, что мрачному идиоту нельзя, но мрачному гению можно. Всем нельзя. Во-вторых, мрачные гении не берутся откуда ни возьмись, но произрастают в том числе и на почве общественных споров, касающихся конкретных дел. Лучше, когда споры тактичны и умны, но не всегда так бывает. Разве что по примеру Владимира Ильича вообще строго возбранить как архискверное подражание, так и самого архискверного Достоевского.
Столь запретительная реакция обыкновенно связана с болезненностью темы и с невозможностью что-то сказать и возразить, не выходя за рамки для себя же установленной идеологии. С советскими коммунистами было именно так. Борьба с контрабандой была основана на понимании, что коготок увяз — всей птичке пропасть. Но освободительную идеологию роднит с коммунистической сильный вкус манихейства. «Как два различных полюса, // Во всём враждебны мы. // За свет и мир мы боремся, // Они — за царство тьмы». Не программно-идеологические установки — следует сделать то-то и то-то таким вот образом, — но принадлежность к верным-праведным с чистыми светлыми лицами и антропологическое отвращение к противной стороне составляют главную притягательность движения. В рамках борьбы программ и партий за власть самые ужасные случаи не тотально катастрофичны, ибо программа от этого не страдает. Когда же ее вовсе нет, а есть только религиозное чувство общности, всякое вникание в подробности губительно. Только жесточайшее табу, говно и называние рефлексирующего троглодитом может сохранить морально-политическое единство.