— просто она почему-то отличалась от других, а чем — он и сам не мог понять, просто она была какая-то другая, легкая, волшебная, он смотрел на нее, и ему хотелось улыбаться. Сначала он глянул на нее мельком, потом посмотрел внимательней, потом выискивал в толпе, а потом уже не сводил глаз — розовое платье, пушистое, огромное, как цветок, высокие каблучки, распахнутые глаза и яркий румянец.
— Баб Мусь, баб Нюсь, — позвал он бабушек, которые не умолкая трещали с подружками, знакомыми, соседками. — А вон та… та девушка — это?..
— Это не наше, сразу видно, — почему-то недовольно скривилась тетя Муся.
— Что значит «не наше»? — не понял он. — Она не отсюда, приезжая?
— Кто? — переспросила тетушка.
— Вон та девчонка в розовом платье!
— Да какая она приезжая, это ж Лидочка, дочка Андрея-летчика, — дернула его за рукав с другой стороны Нюся.
— А почему тогда не «наша»? — удивился он.
— Платье не наше! — смешно насупилась Муся. — Не мы шили. Куда уж нам там! В ателье они заказывали. Андрей, отец-то ее, ткань, видать, откуда-то издалека привез, может, из Москвы из самой, тут такой не сыскать, да и выкройка, видать, заграничная. В ателье заказывали. О как.
— А рукав испортили! — фыркнула Нюся. — Куда в такой лиф да втачной рукав?
— Вот-вот! Будто безглазые кроили.
— Надо было вытачку не так делать. Не по-людски шито!
— Подождите! — нетерпеливо перебил он. — Как зовут девушку? Лида?
— Лидочка, да, — одновременно расплылись в улыбке обе тетушки. — Хорошая девочка, добрая. И красавица, ты ж глянь. И отец у нее — золото, а не мужик. Сколько раз нам помогал; и лекарство зимой Мусе редкое достал, уж не знаем, из какого города и привез. Говорит, я для вас, Мария Дмитриевна, всю землю облетел, чтобы вы у нас здоровенькой ходили.
— Ага-ага! — подхватила Муся. — И денег не взял с нас! Золотой мужик. Только с женой не повезло, — вздохнула она.
— Это ты точно сказала, — кивнула ее сестра и вытащила платок. — Уж не повезло, так не повезло. Злыдня, не баба. Хотя по молодости ведь добрая была, а потом как обабилась, так и все… Злобная стала, темная. Надо б бежать от таких баб, а на них, вон, женятся. И терпят.
— Куда он теперь-то побежит, там же ребятенок маленький, — вздохнула Муся. — Лидочка — вон, невеста на выданье, а мальчонка маленький совсем.
Все, что они дальше говорили про мальчонку и про злыдню, Леня пропускал мимо ушей, а вот про саму Лидочку ловил каждое слово и старался не потерять ее из вида. Она, похоже, очень волновалась и все бегала к школьным воротам, явно кого-то ждала. Он, конечно, сразу подумал, что жениха, и даже успел расстроиться, но тут всех позвали в актовый зал, и тетушки потащили его за собой, испугавшись, что не достанется мест, а они непременно хотели сесть ближе к сцене, чтобы хорошенько разглядеть и всех выпускников, и учителей, и наряды. И он ее потерял. Сидел между тетушками, вытягивал шею, вертел головой, как сова, но девушка, похожая на цветок, словно испарилась. Не могла же она совсем уйти? Началась торжественная часть, директор школы, полный лысый мужчина, что-то долго говорил, а пуговицы на животе у него на пиджаке так и норовили оторваться и отскочить, о чем Нюся и Муся шептались и хихикали, загораживая Лене и директора, и весь обзор. Но вот дошли и до награждения лучших выпускников, школьной гордости, медалистов, и тут на сцену вдруг выбежала она, Лидочка! Как же он обрадовался! Чуть было не вскочил и не побежал за ней, а ведь и надо было бежать, потому что она тут же снова потерялась. Он проследил, куда она села, получив аттестат и медаль, а когда через минуту снова обернулся посмотреть — стул был уже пустым, и входная дверь хлопнула — Ленина Золушка сбежала с бала…
Он промаялся, наверное, минут двадцать, а потом все-таки не выдержал, что-то буркнул тетушкам и быстро, крадучись, пошел к выходу. Бегом пробежал по длинному стеклянному коридору-переходу, потом выскочил на улицу и остановился — Лиды нигде не было. Небо вдруг затянуло тучами, резко стемнело. Он добежал до ворот, выглянул — и там ее нет, вернулся обратно, заметался и решил посмотреть за школой. За главным зданием девушки не было, на школьном стадионе тоже. Он неплохо тут ориентировался, когда-то давно он приходил в спортивный зал погонять с ребятами мяч. Он побежал дальше, обогнул здание, и тут, как назло, хлынул настоящий ливень, какой бывает только летом, — резко, стеной, когда в потоках воды почти ничего не видно. Леня приглядывался как мог — может, она спряталась под деревьями, может, вернулась в школу, а может, ушла домой или к своему опоздавшему кавалеру. Конечно, у нее есть жених, у такой девушки непременно должен быть кто-то, кто все время о ней заботится, носит ее на руках… Он так задумался, что чуть было не налетел на нее, на эту прекрасную девушку: она сидела на коленках на дорожке из острого гравия под проливным дождем и плакала, закрыв руками лицо. Он остановился как вкопанный, а сердце при этом как будто помчалось дальше, пытаясь выпрыгнуть из него наружу. Он не знал, что делать, что говорить, просто быстро снял пиджак, чтобы спрятать ее от дождя, а когда она подняла лицо и посмотрела на него, он и сам как будто растворился, навсегда разлетелся на молекулы.
— Расшиблись? Больно? — наконец набравшись смелости, спросил он.
Она кивнула. Рядом валялись цветы, под ними оказался аттестат — к счастью, не успевший промокнуть под букетом. Он быстро подобрал их, а она показала ему на медаль и коробочку. Говорить у нее не получалось, она только показывала, а он послушно все собирал. Он нашел даже укатившуюся медаль, аккуратно положил в коробочку и сказал:
— Хотите, я вас отнесу? Под козырек? Вон там козырек, вход в спортивный зал. Там можно переждать дождь. А то ведь вы совсем промокнете! Хотите? Я Леня.
— Да, — хрипло сказала она. — Хочу. Отнесите меня, пожалуйста.
И протянула к нему руки.
Всю свою жизнь, до последнего дня, каждый вечер, когда он ложился спать, и не важно, как бы сильно он ни уставал, где и с кем бы он ни был, был ли он пьяным или трезвым, больным или здоровым, стоило ему закрыть глаза, как он видел ее, ее огромные глаза и как она тянет к нему руки.
Они спрятались под козырьком, она уже не плакала, а он был так рад, что нашел ее,