Он оплатил мне лечение и моральную компенсацию. Я не стала настаивать на уголовном преследовании. Но заметь, получила судебный запрет.
— Это еще что такое?
— Документ такой. Который запрещает ему ко мне приближаться. Леночка, осторожно! Здесь горячо, — отвожу маленькие цепкие ручки от стоящей на плите кастрюли, в которой стерилизуются банки. С этой малышней нужен глаз да глаз. Не успеешь отвернуться — они всюду суют свои любопытные носы.
— Который у нас ни черта не работает, я правильно понимаю?
— Да. — Вздыхаю. — Но я тогда и не думала возвращаться.
Зной плавит воздух, заставая его идти зыбкой рябью, оседает на коже соленой пленкой. Все окна нараспашку, колышутся занавески, но не освежает даже легкий сквозняк. Остро пахнет маринадом, чесноком и смородиновым листом, который, как оказалось, хорошо бы вместе с хреном положить в банку. Мы приехали на закатку огурцов. Сергеевне кто-то из деревенских подкинул аж целых два ведра. Вот мы с ней и возимся. В зиму детворе будет вкусно.
— Ну, думала — не думала, а теперь видишь что?
— Откуда мне было знать, что он и через столько времени не оставит меня в покое? — морщусь с досадой.
— Да у него на лбу «маньяк» написано! Он же только и ждал, как бы на тебе отыграться.
— Не знаю. Два года от него ни слуху ни духу не было.
— Правильно. Он ко всему еще и трус. А вдруг бы ты передумала и все-таки дала ход делу? Хорошо теперь есть кому тебя защитить. — Сергеевна кивает на окно, из которого открывается великолепный вид на колющего дрова Марата. Пот лоснится на его плечах и животе. Вот бы перемахнуть через подоконник и…
— Не знаю, есть ли, — закусываю губы.
— Как? Ты же вот только сказала, что Марат из-за тебя драку с Коваленко устроил!
— Да, но это же чудовищно! Только представь, как это выглядело в глазах его отца. Он явно от меня не в восторге.
— От тебя? Или от ситуации в целом?
— От всего. — Утираю пот. — Боюсь, я Марату совершенно не подхожу. К тому же его отец действительно от меня, мягко говоря, не в восторге.
— Ну и черт с ним, с этим стариканом! У твоего Марата, что, своей головы нет?!
— Есть, — улыбаюсь. — Но мне бы не хотелось становиться причиной разлада его отношений с семьей.
— На твоем месте я бы больше о себе думала. Неужто у тебя в жизни было много радостей? То-то же! Хватай свое счастье за хвост и не отпускай.
— Знать бы, как.
— Ты родить не думала? Маратик тебя еще больше полюбит. А его родители, если с внуком захотят знаться, побурчат-побурчат, да на той жопе и сядут. Попомни мои слова.
— Ох, Сергеевна, тебя послушать — все так легко.
— А что трудного-то? — смеется, лицо раскраснелось вконец. — Тебе-то уже немало годков. Самое время для ляльки. А Маратик, ты только посмотри, как с нашими мальчишками справляется! Папка из него выйдет мировой.
Что мне смотреть? Я и так постоянно на него пялюсь… И сердце замирает от того, насколько легко он находит общий язык с людьми. Не только с детишками. Но и со здешним завхозом, и с поваром. И с обычными мужиками, которые сторожат поля за деревней.
Вытираю руки полотенцем. Пробегаюсь пальцами по животу. Я абсолютно точно не беременна. Пустота внизу живота сжимается и пульсирует. Представляю, что в этой гулкой пустоте мог бы обжиться малыш Марата, и сладкая волна окатывает нутро.
— Беги, беги к нему. Я тут сама дальше справлюсь, — ухмыляется Сергеевна.
— Но как же… — не слишком искренне возмущаюсь я.
— Иди, кому сказала! Вы отдыхать приехали или как?! Вот и дуйте на озеро, чтобы я вас не видела. — Улыбаюсь, снимаю с головы ситцевую косынку. — Постой! Бутербродов возьми. Вон… Остались с завтрака.
Выбегаю с небольшой корзинкой на улицу.
— Эй, красавчик! Пойдем на озеро. Сергеевна объявила сиесту.
Девчонки постарше, что сидят в павильоне, глупо хихикают. Марат тоже улыбается. Наглым образом рисуясь, разбивает топором последнюю чурку. Шорты сползли, открывая заманчивый вид на сходящиеся к паху косые…
— Игорек, сложишь дрова, ага?
Он еще в прошлый наш визит сюда перезнакомился со всеми парнями. Но что трогает — запомнил их имена. И даже истории жизни, которые я рассказывала, когда все другие темы были уже исчерпаны.
— Без проблем. Сейчас с Котом все перетаскаем.
Марат благодарно кивает. Сгребает мою руку своей, непривычно горячей.
— Мозоли набил! — с сожалением тяну я. Прохожусь подушечкой большого пальца по каждому твердому бугорку. Я бы и поцеловала, так ребята не сводят с нас глаз. Не хочется их провоцировать. У них гормоны бушуют. Сергеевна вот только что жаловалась.
Идем к воротам. Как в детстве, стараюсь шагать так, чтобы не наступать на испещряющие асфальт трещины. Марат повторяет за мной. Я улыбаюсь, испытывая какое-то детское совершенно надмирное счастье. В голову печет, от воды тянет мокрой глиной, в воздухе летает серебристая паутина, жужжат мухи, едят поедом комары…
— Мы же на озеро хотели? Я потный весь.
— Ладно. Тогда сначала, и правда, лучше искупаться.
— А что потом?
— А потом я покажу тебе свое тайное место.
И мы бултыхаемся в озере до тех пор, пока кожа на пальцах не сморщивается. А потом так же, взявшись за руки, углубляемся в прислонившийся колючим боком к озеру лесок. Из плюсов — здесь в значительной мере прохладнее, из минусов — больше комаров и всякой разной живности, от которой постоянно приходится отмахиваться.
— Вот! — срываю огромную ягоду малины, подношу к губам Марата. — Вкусно?
— М-м-м! — кивает, лижет мои пальцы. Несколько следующих минут мы в тишине обносим густой малинник. То он меня кормит, то я его. Поднимаем тяжелые от ягод ветки. Столько лет, и не переводится ведь.
Наевшись досыта, валимся в траву. Я много где побывала, много видела красоты, но такого неба, как здесь, нет нигде в целом мире. Может, мне потому так важно разделить это небо с ним? Приподнимаюсь, касаясь сочной травы ладонью. Заглядываю в непривычно светлые глаза Марата. Ищу в них тревогу, может быть, сожаление. Но их нет. И меня отпускает. Кто кого первым целует, не знаю. Не помню. Да это и неважно совсем…
Зацелованная и заласканная, я не понимаю, кто я и где я. У меня месячные, и я боялась, что это несколько омрачит наш отдых, но, кажется, и мне, и Марату вполне достаточно того, что есть. Каждый жест, каждый поцелуй, каждая ласка наполняются каким-то новым, ранее незнакомым нам изысканным вкусом. Мы, наконец, в моменте. И так остро