Яков Маркович с минуту рассматривал ее взглядом задумчивым и оценивающим, потом рявкнул:
– Кать! Коляску!
Прибежала медсестра, притащила отчаянно громыхающее инвалидное кресло. В него главврач, отогнав медсестричку, самолично пересадил Олесю и повез прочь из палаты. Притихшая было старуха отчаянно застонала им вслед.
Мемзис привез Олесю в свой кабинет. Табличку на дверях она прочитать не успела, но поняла это, увидав стол с безукоризненно ровными стопками бумаг и большой черный телефон, трезвонящий громко и отчаянно. Главврач, бросив Олесю на пороге, схватился было за трубку и тут же с яростным чертыханием швырнул ее обратно на рычаг.
– Зачем вы меня сюда привезли? – слабо улыбаясь, спросила Олеся.
– Зачем привез?! – снова загрохотал Мемзис. – Да затем, моя лапочка, что скоро эту больницу, кажется мне, начнут брать штурмом. И это – единственное место, куда все эти личности пройдут только через мой труп. Впрочем, если желаешь дать пару-тройку интервью, я с удовольствием вывезу тебя на крыльцо или даже за ворота. И оставлю сидеть на травке. Мне же легче будет.
– Не надо, – робко попросила Олеся. Тут взгляд ее снова упал на телефон, и она взмолилась: – Пожалуйста, позвольте мне сделать один звонок домой! Потому что я даже представить не могу, что сейчас творится с моими родителями.
– Если видели этот ужас, то, наверно, без сознания лежат, – безжалостно припечатал главврач.
Олеся побелела и тоже собралась упасть в обморок.
– А ну не вздумай отключаться! Звони сейчас же! – распорядился главврач и рывком поставил черный аппарат ей на колени. С противно екающим сердцем Олеся набрала домашний номер.
Трубку взял отец, и это был дурной знак, – обычно мать успевала первой.
– Дочка! – крикнул он так отчаянно, словно уже не надеялся услышать ее голос. – Ты живая? А мы с матерью уж не знаем, куда нам бежать, что делать!
– Мама где?
– Да тут она, рядом! – прокричал отец, и Олеся расслышала на заднем плане горестные материнские всхлипы. – Я ее к трубке не подпускаю. Ведь с ночи звонят и говорят, что вроде умерла ты, или ранена, или вот-вот умрешь. В любое мгновение ожидаем рокового известия…
– Нет-нет, я жива и почти здорова! – перебивая отца, тоже перешла на крик Олеся.
– Почти? – прорвался в трубку материнский вопль. – Что с тобой случилось?
– Поломала несколько ребер, но это ничего, не опасно, со мной рядом главврач больницы, он может подтвердить. Но, мамочка, я не знаю, где Петр, жив ли он?
– Да живой он, – неожиданно утешила ее мать. – Звонил нам. Только он не видел, куда ты подевалась. Очнулся в своей раздолбанной машине, а тебя рядом нет. Потом уж ему свидетели сказали, что какие-то люди тебя неизвестно куда увезли.
– «Девочка» погибла?
– Что?! – вскрикнула мать. – Какая девочка?!
– Машина Петра.
– А, да. Петечка сказал дословно: «Остались от машинки рожки да ножки».
Олеся сжала зубы. Сколько, должно быть, мужества понадобилось Петру, чтобы произнести эту фразу.
– А ты куда же подевалась? – не переставала допытываться мать.
– Меня увезла проезжающая машина и доставила в поселковую больницу.
– Машина? – напряглась мать. – Какая машина? Слушай, Олеся, через пять минут после твоего ухода к нам снова заявились визитеры. Ты с ними едва-едва разминулась на лестнице. Не помню, из какой передачи ли, газеты, но они очень мечтали взять у тебя интервью. Мы с отцом погнали их прочь. Но позже отец говорил, что надо было задержать их подольше, пока вы с Петром не уедете со двора. В общем, у нас есть подозрение, что они прямиком поехали за вами. Я даже звонила тебе на телефон, с целью предупреждения, но услышала слова, что ты отключена. А Петр сказал, что вас преследовала какая-то машина. Неужели взаправду они?
– Не знаю, мамочка, – устало прошептала Олеся. – Мне уже все равно. Главное, чтобы вы больше за меня не беспокоились.
– Да как же не беспокоиться. Держимся из последних сил и одной только мыслью, что, может, потребуется ехать за тобой.
– Простите меня…
Трубка выпала у нее из рук, упала на истертую кожу дивана, а сама Олеся без сил прислонилась щекой к его кокетливо выгнутой плешивой спинке. Сквозь навязчивый гул в ушах она слышала, как главврач кричит в трубку:
– Спокойно, товарищи, ситуация под контролем. Что значит, хотите забрать? Пациентка должна еще минимум неделю провести в стационаре! А потом забирайте на здоровье, только обеспечьте транспорт, не на автобусе же вы ее до Питера повезете! Кто говорит? Главврач говорит!
Закончив разговор и швырнув в ознаменование этого трубку на рычаг с такой силой, что затрещал предсмертно аппарат-ветеран, Мемзис напустился на Олесю:
– Ляг, ляг, тебе говорят, на диван, и лежи тут тихо, как мышка! Еду сам стану тебе приносить. И не смей даже выглядывать в коридор! Спи!
– Хорошо, – покорно кивнула Олеся, хоть и знала хорошо, что не сможет задремать ни на минутку. Яков Маркович еще поскрипел на нее зубами и удалился, заперев на прощание кабинет.
Лежать Олеся тоже смогла недолго. Тело ныло и саднило, требовало покоя, но возбужденные нервы изнывали от жажды хоть какой-нибудь деятельности. Она сползла с дивана, на слабых, неверных ногах сделала десяток кругов по комнате, пока не расходилась понемногу. Потом набрела на окно, толкнула ветхую раму и тяжело оперлась о подоконник, наполовину высунувшись наружу.
Окно смотрело в сад, забытый, неухоженный. Солнце хозяйничало в этом садике с полудня и до самого вечера, и большинство зеленых насаждений уже истлело, пожелтело, побурело, приготовилось к смерти. А ведь лето еще только входило в силу. Олеся смотрела в сад и кусала губы. Как все несчастливые люди, она во всем наблюдала крах и гибель и все переносила на себя. Сад казался ей воплощением собственной жизни: и посеяно все было бестолково, и погибнет рано и бесцельно. Она не заметила, что плачет, плачет обильно, так, что слезы уже смочили ворот ветхого больничного халата.
Хлопнула дверь, и появился Мемзис, без обеда, зато с улыбкой, удивительно смягчившей его темные грубые черты. Олеся едва успела кулем свалиться на диван, но не успела утереть слезы.
– Опять рыдаешь, царевна несмеяна! – заревел он, когда Олеся попыталась укрыть от врача мокрое лицо. – Натворила дел, так хотя бы соблюдай достоинство!
– Зачем? – спросила его Олеся.
– Зачем? – задохнулся тот. – Ну, в таком случае вообще не знаю, о чем с тобой говорить! По мне, так и умирать надо с достоинством, а ты, слава богу, пока не умираешь! И вот что я тебе скажу, лапочка: не пройдет и пары лет, и ты как самое замечательное событие своей жизни будешь вспоминать, как пряталась в заштатной больничке, в кабинете главврача, от журналистов всей России!