А ещё они учились кидать ножи. Ножи княжич заказал у кузнецов в Нижнем Новгороде особые. Лезвие было тяжёлое и толстое, а рукоять, наоборот, лёгкая. Летели эти ножи в цель замечательно и обязательно впивались в мишень. Были упражнения на скорость бросания, и на дальность, и на меткость. Лучшим был пока он, Иван Пырьев. Он бросал в цель до двадцати ножей за пятьдесят ударов сердца. Дать ему сотню таких ножей – и ни один ворог не подойдёт к нему ближе, чем на десять шагов, все отправятся в преисподнюю одноглазыми.
Были у стрельцов и упражнения с арбалетами. А ещё бег ежедневный и подтягивания эти. На прошлой же неделе начались и новые упражнения. Их учили захватывать крепостные стены. Построили на опушке у леса забор трёхсаженный и выдали всем кошки. Это тройные крюки такие с привязанной к ним верёвкой. Закидываешь ту кошку на забор, она цепляется там крюком, и забираешься по ней на самый верх. Пока получалось не очень. Тяжело по тонкой верёвке карабкаться на такую верхотуру, хоть на верёвке той и навязаны узлы.
Проводил с ними княжич и тренировки по бою с применением казачьих ухваток. До мастерства Петра Дмитриевича им всем было ещё ой как далеко, но ведь ещё и трёх месяцев не прошло. Что же будет, когда они год проучатся? Кто-то из более опытных стрельцов, кому доводилось пересекаться в стычках с ляхами, сказал, что если бы всех стрельцов учили так, как их учит воевать княжич, то ляхов не то что на Руси, но и в Речи Посполитой бы не было.
Не так давно Иван поинтересовался у пана Янека, что тот думает об этих словах. Лях лишь криво усмехнулся и сказал странные слова. Иван тогда не понял. И только сейчас догадался. Лях сказал, что нет больше Речи Посполитой, они там думают, что есть, а её уже нету. Вот сейчас и дошло до Ивана, что понимает лях, зачем их готовят. С ляхами воевать. Нет, двадцать стрельцов армию в десять тысяч ляхов не одолеют. Только эти двадцать стрельцов могут обучить каждый по сотне, скажем. И тогда две тысячи таких воинов разнесут любое войско в кровавые ошмётки и ни одного своего стрельца при этом не потеряют. Нет больше Речи Посполитой. Прав пан Янек.
Иван, кряхтя, как старый дед, поднялся с лавки и пошёл топить баню. Завтра будет Михайлов день. Завтра нельзя будет ни топором работать, ни ножом резать ничего, чтобы Архистратиг Михаил не обиделся.
Крестьяне завтра будут ублажать дворового. Нужно и Ивану поставить младшему брату домового ужин в хлеву. Вон какой двор богатый, не дай бог, дворовой обидится и уйдёт, а вместо него злой придёт. Такой справный двор беречь надо.
Событие тридцать шестое
Царь и великий государь всея Руси Михаил Фёдорович Романов пребывал в полном расстройстве чувств. Ляхи опять были под Москвой. Сколько бы войск ни отправляли против проклятых латинян, каких бы воевод ни назначали вести полки, всё было напрасно. Полки или разбивали, или они сами разбегались. Вся надежда оставалась на князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Воевода опять преграждал дорогу ляхам в самом опасном направлении. Эх, будь у Михаила хотя бы два Пожарских…
Сейчас перед царём лежало две грамотки с Нижегородской губернии. Одна была от воеводы Нижнего Новгорода князя Бутурлина. Михаил убрал нагар со свечки и принялся читать. Князь Василий Матвеевич докладывал, что прибыл в губернию сынок Дмитрия Михайловича Пожарского с двумя десятками стрельцов. Было на княжича Петра Дмитриевича два нападения разбойных людишек по дороге, но стрельцы те нападения без ущерба для себя отбили. Сейчас же дороги стараниями его, воеводы Василия Матвеевича Бутурлина, и оных стрельцов полка Афанасия Левшина полностью от разбойных людишек очищены, больше двух десятков татей живыми изловлены, и сейчас оне в остроге пребывают. Всего же побито больше сотни разбойных людишек, в том числе и атаман казацкий Ивашка Сокол, правая рука вора казнённого Ивашки Заруцкого. Тракт же Владимирский ныне от татей полностью очищен и безопасен для торговых людей.
Новость, по сравнению с теми, что Михаилу докладывают каждый день бояре, была просто замечательная. Очищен от разбойников тракт Владимирский, значит, оживится торговля, потекут денежки в казну. Отлично. Нужно будет, как срок воеводства в Нижнем у князя Бутурлина закончится, перевести его воеводой поближе к Москве, хотя бы в тот же Владимир. Пусть и дальше тракт содержит в бережении. И грамотку с благодарностью послать князю Василию Матвеевичу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вторая грамотка была от самого Петра Пожарского. Царь прочитал её и задумался. Грамотка была очень странная. Петруша сообщал, что добрался до Пурецкой волости благополучно. Упоминал, что стрельцы отбили две вылазки татей и хвалил их умение воинское. Всё бы ничего, но в конце Пётр просил оставить ему тех стрельцов, ибо собирается он по весне, как реки вскроются, на ладьях идти к Урал-камню и разведать, нет ли там чего полезного для державы, кроме соли и мехов. Также просил княжич прислать по весне, если можно, пару рудознатцев хороших. А в самом конце была просьбица разрешить тем стрельцам из Москвы семьи перевезти к нему в Пурецкую волость. Однако!
Михаил велел найти Афанасия Левшина и позвать к нему не мешкая. Полковник появился через час, Михаил как раз отобедал с матерью и дядей. Все и разговаривали с Афанасием.
Прочитав грамотку, Левшин хмыкнул и спросил:
– Позволь узнать, царь-батюшка, а сколько годков старшему сынку Дмитрия Михайловича?
– Поди, четырнадцатый идёт, – ответила за царя старица Марфа.
– Не молод ли он на Урал-камень разведку вести? – покачал головой седобородый полковник.
– Мне шестнадцать было, когда на меня державу взвалили, – улыбнулся Михаил, вспоминая горячего княжича.
– Так то ты, надёжа-государь, – опять неодобрительно хмыкнул Левшин.
И Михаила Фёдоровича это задело. То Колтовский, то этот теперь.
– Думаю, надо разрешить Петру Дмитриевичу на Урал-камень сходить, – проговорил с нажимом на «думаю» Михаил и вопросительно посмотрел на дядю.
Ивану Никитичу было не до младшего Пожарского, он думал, где достать войска для усиления старшего.
– Пусть сходит, – махнул рукой боярин Романов, – только пошли ему ещё десяток стрельцов, хоть из того же полка, – кивок в сторону Левшина.
– А есть ли у тебя, полковник, стрельцы, уже бывавшие на Урал-камне? – вдруг заинтересовалась старица.
– Попытаем, матушка-государыня, – поклонился Афанасий.
– Порешили, – закончил Михаил. – Сейчас позову дьяка и продиктую грамотку, чтобы послать отряд из тридцати стрельцов и двух рудознатцев к Урал-камню на ладьях по рекам, как вскроются. Старшим быть Петру Дмитриевичу Пожарскому. Готовь десять опытных стрельцов, Афанасий, и со стрельцами теми, не мешкая, отправь и семьи всех стрельцов, и тех, что уже в Нижегородской губернии, и вновь отправляемых. Сроку тебе седмица. Управишься?
– Всё исполню, царь-батюшка, – покивал головой Афанасий и был отпущен.
– Эх, ещё бы пару Пожарских, – под нос себе прошептал Михаил Фёдорович и улыбнулся: час назад ведь о втором только мечтал.
Событие тридцать седьмое
Площадь перед церковью была запружена народом гораздо серьёзнее, чем в прошлый раз. Значит, решил Пётр, есть и чужие, а это нежелательно. Ну, с этого и начнём.
– Здравствуйте, люди православные! – обратился к собранию княжич.
Одобрительный гул и разрозненные выкрики были ему ответом. Бывший генерал про себя усмехнулся: он привык, что солдаты отвечают на приветствие иначе.
– Сдаётся мне, что сейчас народу на нашем сборе значительно больше, чем было месяц назад. А ведь мы будем секретные вещи обсуждать, не забыли? Давайте-ка, поближе подтолкните пришлых, посмотрим, кто такие.
Не прошло и минуты, как в первых рядах оказалась пара десятков неизвестных. Они перепихивались и перешёптывались, пока Пожарский их внимательно рассматривал. Наконец, от одной из групп, человек в десять, вышел вперёд степенный старец.
– Мы – гончары с Балахны и Нижнего. – Он обвёл рукой группу поклонившихся мастеровых. – Все мы вольные. Знаем про твой запрет приводить в этот Юрьев день ищущих лучшей доли христиан. Но у нас хозяев нет. Мы сами по себе. Хотим вот всем миром к тебе, князь-батюшка, в Вершилово перебраться. Про условия, что ты с Дуняшей Фоминой заключил, мы в курсе, и согласны на них. Все они справедливые. Мы не лодыри, и тебе за нас, господин, краснеть не придётся. – Гончар низко поклонился. Вся остальная группа последовала его примеру.