– Ты плохо одет! – Исаак Давидович пристально и бесцеремонно рассматривал Давида, его вытертые джинсы, старый пуловер, поношенные кроссовки. – Денег не хватает?
Тот молча кивнул.
– Хочешь заработать?
– Ну еще бы!
– Да, деньги всякие нужны, деньги всякие важны, – задумчиво проговорил Исаак Моисеевич, не спуская с юноши глаз. – Молчать умеешь?
Давид снова кивнул.
– На, вложи в футляр скрипки. – Директор протянул ему перевязанный бечевкой сверток. Давид смотрел огромными глазами, не решаясь что-либо сказать. – А скрипку оставь у меня! Вот ключи от кабинета. Постарайся зайти за своим инструментом так, чтобы тебя никто не видел. И еще… – Он протянул ошеломленному парню довольно толстую пачку денег. – Это тебе за начало работы. Гуляй, веселись, живи на полную. И купи себе что-нибудь из одежды. – Исаак Моисеевич снова брезгливо окинул Давида взглядом. – Вот адрес. Спросишь виолончелистку Диану. Передашь ей пакет, а она тебе тоже сверток даст. Вот и все.
– Я могу идти?
– Иди, мальчик. Да! У тебя будет кличка Скрипач. А я – Дирижер, значит. И, сам понимаешь, никому… – Он приложил указательный палец к губам.
Так Давид стал курьером Дирижера, не зная, что он передает и кому. Каждый раз адрес менялся, а оплата за услуги увеличивалась… Опрометчивая юность не давала возможности задуматься, что же за поручения он выполняет: ему что-то вкладывали в футляр скрипки, а он выполнял роль почтальона.
Так прошло несколько месяцев. Давид уже привык к этому занятию, легко и стабильно приносившему хорошие деньги. Матери он врал, что подписал выгодный контракт с кабаре-клубом, где требовался скрипач. Циля Давидовна верила сыну. Впрочем, у нее, замученной работой, заботами об инвалиде и муже-алкоголике, не было ни сил, ни времени сомневаться. Поначалу Давид уговаривал мать бросить торговлю, а потом понял, что ей просто необходимо хотя бы на несколько часов уходить из дома. Ведь он и сам мечтал уйти, вырваться из него и зажить наконец по-человечески. Но денег, которые Давид приносил, хватило пока только на то, чтобы купить приличную одежду для себя и матери и привести в порядок квартиру. Планов у юноши было громадье, однако осуществиться им не удалось…
Возвращаясь как-то ночью со своего очередного тайного задания, Давид не обратил внимания на ничем не примечательного парня, который шагал вслед за ним по другой стороне улицы. Ну идет себе человек и пусть идет. Мало ли таких бродит по ночам. Миновав освещенную часть города, Давид свернул в пустынный парк – причем не осторожности ради, он любил бывать тут. Ночной парк привлекал его особенно: острее ощущался свежий смолистый запах сосен, мягко светила луна, как большая небесная лампочка, – и тишина вокруг. В этой тишине очень четко были слышны его шаги по гравийной дорожке. Как и все музыканты обладавший очень чутким слухом, Давид вскоре услышал посторонний шорох и, приглядевшись, заметил темную фигуру, крадущуюся среди кустов. Только тогда он понял, что его «ведут»… и, резко вильнув в сторону, побежал. Парк оказался заброшенный, заросший, в этом было и преимущество, и беда. Давид то и дело натыкался на поваленные деревья или тесно сплетенные ветки кустарников. Мешал бежать, конечно, и футляр от скрипки, который цеплялся за все что придется. Правда, шума погони Давид не слышал, однако продолжать путь со своей таинственной поклажей посчитал опасным. Вполне может быть, что за ним следят не первый день и уже знают, куда он направляется. Приметив заросшее молодым кустарником большое дерево, на котором луна ярко высветила вырезанные ножом сердца, Давид, размахнувшись, бросил футляр, попав в самую гущу листвы. Да, это был правильный шаг. Преследователь и не думал исчезать. Похоже, он лучше Давида знал заброшенный парк и встретил юношу на самом выходе. Драться, а тем более пытаться снова убегать было бесполезно – преследователь имел преимущество: маленький пистолет, небрежно зажатый в руке. Впрочем, тон незнакомца оказался вполне миролюбив.
– Ты чего убегаешь?
– А что, нужно стоять и ждать, когда на тебя нападут? – буркнул Давид.
– Где скрипка?
– Потерял!
– Ты мне сказки не рассказывай. Посидишь пару суток – вспомнишь.
Действительно, его продержали почти неделю… и вдруг отпустили. Он даже не понял, что кто-то хлопотал об этом.
Тогда и состоялась встреча Давида с Сашей у тюрьмы. И он благословил тот день, когда стал курьером у Дирижера, день, который приблизил час его свидания с ней. В груди Давида словно зажглась яркая лампочка, согревая душу теплым, ласкающим светом.
В тот же вечер, не думая о возможной слежке, он отправился в парк. Футляр оказался на месте.
Утром Давид принес его Дирижеру. Тот долго смотрел на юношу сквозь стекла очков и вдруг заявил:
– Все содержимое – твое.
– А что там?
– Дома посмотришь. Только закройся в комнате, когда смотреть будешь! – усмехнулся Исаак Моисеевич.
Давид думал, что догадывается о том, что носит в футляре от скрипки. Белый порошок в их городке входил в моду. Давид понимал, что передает смерть людям, но время было такое, когда выживали кто как мог. Однако он ошибался. Это были не наркотики…
Давид открыл дверь своим ключом. Картина была безрадостно привычной: отец спал на диване, рука безжизненно свисала вниз, посинев от неудобной позы. Вовочка смотрел мультики и поедал зефир в шоколаде. К счастью, мамы дома не оказалось. Давид зашел в их с Вовой комнату, где царил беспорядок: журналы, книги, ноты, игрушки… Все валялось где попало.
Он достал дорожную сумку на антресолях и принялся быстро забрасывать туда свои вещи. Затем вдруг остановился и начал выкидывать все на пол. «Зачем мне это?» Он ногой затолкал вещи под диван. Потом нашел тетрадку, вырвал лист и написал:
«Мамочка! Не волнуйся. Я уехал в Киев. Позвоню тебе, когда смогу. Деньги на жизнь в нашем тайнике. Д.З.».
В пустую сумку Давид сунул куртку, взял скрипку и, даже не взглянув еще раз на отца и брата, вышел. Он почти бежал к Исааку Моисеевичу. Давид знал, что Дирижер не любит, когда к нему обращаются с личными просьбами. Но, во-первых, нельзя же было просто исчезнуть, не объяснив директору, что он решил переехать в Киев. А во-вторых, на что жить, когда деньги закончатся?
Исаак Моисеевич дирижировал виртуозно, оркестр выпускников играл как живой организм. Давид, застыв в дверях концертного зала училища, позабыв счет времени, заслушался. Звучала музыка Рихарда Вагнера, второе отделение оперы «Тристан и Изольда». Накал чувств, волнующих, невыразимо прекрасных, поглотил юношу. В такие моменты Давиду казалось, что он один на Земле… Нет, он и Господь. Юноша нервно сглотнул и сел в зале, ожидая перерыва.