Читать интересную книгу Вне игры - Алексей Зубов

Мысли эти Строков высказывает вслух, будто разговаривает сам с собой. И вдруг вопрос Михееву:

— Вы, вероятно, считаете, что все рассказанное вами о Крымове — для меня откровение? Раскрыл, так сказать, глаза человеку: «Смотрите, Строков, каков ваш новый знакомый».

— Может, и не совсем так, но…

— А я ведь все это знал… Сергей мне рассказывал. И о себе, и о дружках, и об Ирине. А потом Игорь добавил. Этот больше комментировал. Так вот, видите, какая история… Я сейчас всякие мысли вслух высказал, а главного еще и не сказал. Я сопоставил все, что мне Сергей о себе говорил, и все, что вы рассказали о нем. Полное совпадение. И вот какой вывод делаю: есть в характере этого парня очень ценное, на мой взгляд, качество — честность…

— О телеграмме он вам тоже рассказывал?

— Нет… Вот это действительно откровение для меня. И загадка… Странно… Однако не допускаю мысли…

— Всякое бывает… Полагаю, что завтрашнее утро внесет ясность. Рассчитываю на отмеченную вами черту его характера — вилять не будет…

КАК ЭТО БЫЛО…

Он действительно не вилял. Михеев с удовлетворением отметил это в первые же минуты их беседы. И то, что на прямо поставленный вопрос: «Как понимать вашу телеграмму?» — Сергей не ответил сразу, а стал долго, подробно и достаточно откровенно рассказывать о себе, Дюке, Владике, Глебове, Ирине, Крутове — не поколебало сложившегося убеждения: Крымов говорит искренне, не щадя себя. Но, видимо, почувствовав некую неловкость за то, что его занесло так далеко в сторону, Сергей смущенно сказал:

— Простите за длинную преамбулу. Но мне кажется, что иначе не все будет ясно в истории с этой дурацкой телеграммой.

Потупился и умолк.

— Что же это вы?.. Продолжайте, — с мягкой настойчивостью обронил Михеев.

— Я уже рассказал вам… Глебов и Ирина… — Он говорил сбивчиво, отрывисто, не скрывая волнения. — Я не мог не заметить… Я имею в виду повышенный интерес Глебова к Ирине… Вы знаете, какое место она заняла в моей жизни. И вот появляется Вася Глебов. При содействии Владика. Сводня!

И снова задумался, видимо что-то вспомнил. Потом продолжал:

— Где-то я читал, что любовь имеет свои законы развития, свои возрасты, как цветы, как человеческая жизнь. У нее своя роскошная весна, свое жаркое лето, наконец, осень… Для одних она бывает теплой, плодотворной, для других — холодной и бесплодной. Я принадлежу к «другим». Холодная, гнилая… Я читаю на вашем лице: «Учитесь властвовать собой, молодой человек». Не могу! Вы должны понять меня, понять мою обиду… Я вам, кажется, говорил, что от щедрой дядюшкиной материальной помощи я решительно отказался. Стипендия плюс нерегулярный приработок — гонорар. И все. В глазах Захара Романовича Сергей Крымов «нищий студент», голяк, Ирине — не пара. То ли дело Глебов — жених первой категории. И он знает себе цену…

— Перестаньте заниматься самоуничижением, Крымов. Это не достойно мужчины…

Михеев тут же спохватился: нельзя так. По долгу службы ему надлежит спокойно слушать и молча делать выводы, а не поучать. Но что поделаешь, прорвало!

— Простите, это я сгоряча… Я вас слушаю. Итак, Глебов. Этот, по вашим словам, жених первой категории доставил вам массу неприятностей. Ну, и что же дальше?

— Дальше? Дальше идут мерзости. Так взболтал свое чувство, что оно дало пену. Отвратительную пену. Было бы естественным объясниться с Ириной. А я — не могу простить себе этого! — как мальчишка решил досадить ей: стал встречаться с Владиком, которого она терпеть не может, считает ничтожеством. Ужасно это глупо, но я потерял контроль над собой. Была у меня даже такая бредовая идея: по душам поговорить с Владиком — друг ты мне или не друг? И попросить его достаточно решительно сказать Глебову то, что говорят в таких случаях порядочные люди… Сейчас я понимаю, как это было наивно… Порядочные люди и Владик! Но, видимо, я потерял контроль над своими чувствами. И над разумом тоже. В тот апрельский вечер я пошел к этому подонку, чтобы излить душу. Теперь мне отвратительна сама эта мысль. Владик встретил меня с распростертыми объятиями, облобызал и тут же усадил за стол. Мы крепко выпили. Ни разу в жизни не было на душе у меня такой смуты. А после выпивки все забурлило. Будто невзначай, я обронил: «Во все времена, в любом обществе деньги были всесильны. И никто не лишил их этой силы. У кого деньги — у того власть. Над вещами и сердцами».

Я хотел поговорить о Глебове, о «женихе первой категории», но даже после выпитого коньяка не решился довериться Владику. Может, еще и потому, что в тот вечер я, пожалуй, впервые ясно увидел то, что старался не видеть: Владик — подонок. Все низменное, грязное липло к нему.

Владик поспешил поддержать разговор о всесилии денег, но совсем в другом и несколько неожиданном плане. Сергею и сейчас еще не ясно — было ли все это заранее продумано, или сказалась изрядная доля алкоголя, или, уловив озлобленность Сергея, Владик решил, что есть благодатная почва для заготовленных им «семян»?

Так или иначе, но Крымов отчетливо помнит, как хозяин дома повел речь о том, сколь тяжко жить в мире, где жестоко подавляется индивидуальность, частная инициатива деловых людей, где нет свободы мыслей, слова, где тебе навязывают сомнительной ценности идею о всесилии не денег, а труда — дескать, он, труд и есть источник всех богатств…

— Трудись, старик, трудись! Авось и сподобишься милости доктора Рубина — выдаст он за тебя Ирэн… Конечно, ты, мой дорогой друг, — христосик! Его шлепают по одной щеке, он услужливо подставляет другую. Он готов примириться с любой несправедливостью… Квашня! А ведь есть у нас парни — настоящие бунтари, дети века, вздыбленные нашим безумным временем.

Вообще-то Сергей уже слышал от Владика нечто подобное, но тогда это казалось шуткой. А теперь — с открытым забралом!

И может быть, именно поэтому Сергея охватила неуемная злоба против Владика, взыграло желание унизить его, раздавить силой своих аргументов. Нет, он не согласен с этим «вздыбленным дитятей века». Он даже не согласен с тем, что «дите» это «вздыблено».

— Какой, к черту, из тебя боец, Владик… Тебе это не дано… Тебе нужна не справедливость, не свобода мысли, а свобода паразитировать, свобода загребать деньги. Любым способом. Что, не так?

Сергей ходил по комнате и, споря, резко рассекал воздух рукой. В тот вечер он сказал Веселовскому все, что думал о нем, и о себе, и о Саше-валютчике, и об образе их жизни, который претит ему, и о том, как он, Сергей Крымов, понимает свободу вообще и свободу мысли — в частности.

— Ты изволил что-то буркнуть насчет Авраама Линкольна и американских свобод. Почитай книгу Теодора Г. Уайта «Как создавался президент», и ты узнаешь, сколько миллионов долларов вкладывают финансовые тузы в предвыборную кампанию… Первая поправка к американской конституции устанавливает свободу слова. Однако Гэс Холл и Генри Уинстон провели многие годы в тюрьмах за попытку воспользоваться этим правом.

Владик прервал его:

— Старик, перестань читать мне уроки политграмоты… Историю партии, диамат, истмат я в свое время сдал на «отлично».

— Не перестану… Это уроки не политграмоты, а жизни… В последние годы она многому научила меня.

И снова ринулся в атаку. Владик слушал его, сдерживая накапливавшееся раздражение, он старался придать своему лицу выражение полного безразличия или же одаривал друга все той же хорошо отработанной насмешливо-снисходительной улыбкой:

— Давай, давай, перековавшийся Сережа! Бей, дави его, Владика, продажного агента империализма!

Он захохотал, а успокоившись, заговорил ровным голосом:

— Старик, мне искренне жаль тебя… Иноходец сошел с круга… Пора кончать наши дебаты. Это чертовски скучно. Если ты еще не забыл школьный курс физики, так должен знать, что есть равнодействующая двух сил. Я предлагаю выпить за нее, за эту равнодействующую. Где-то же должны сойтись наши точки зрения. Надо находить общий язык. Мы найдем его, старик! Обязательно найдем! Давай еще по одной. За конвергенцию — так, кажется, принято сейчас выражаться…

Они выпили еще по одной. Владик крякнул от удовольствия и щелкнул пальцем.

— Нектар! Божественно! Как считаешь, старик?

Сергей ничего не ответил. Говорить ему уже было трудно — он опьянел. Да и не хотелось больше разговаривать. Они молча сидели минуту-другую, потом Владик поднялся с места, открыл секретер, достал лист бумаги, авторучку, положил их перед Сергеем и торжественно объявил:

— Будем проверять истину самым высшим критерием — практикой. Так, кажется, нас учили на семинарах по диамату. Пиши, старик.

Сергей осоловело посмотрел на Владика.

— Что?

— Сейчас объясню… Мы вели с тобой спор о всяких свободах. Предлагаю провести эксперимент. Ирина укатила к тетке. Отлично. Сейчас мы сочиним ей загадочно-таинственную телеграмму, так сказать, призывающую милых телеграфисток к высокой бдительности. Давай пари держать — пять бутылок коньяку против одной: у тебя не примут эту телеграмму. Вот тебе и вся свобода.