Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня мир благосклонно созерцает танец шамана и культовые значки — и связывает с проявлениями языческого сознания некие абстрактные представления о свободе; люди умиляются черточкам и квадратикам, полагая, что внутри квадратиков находятся добрые и хорошие вещи. Обращали внимание на что угодно, но только не на то, что лицо просвещенного цивилизованного христианского мира (ибо, что есть искусство, как не лицо мира) поменялось — вместо человеческого лица двадцатый век снова утвердил маску идола. Несколько поколений назад представить себе подобное было бы невозможно, и, когда Честертон смеялся над футуристами, то, скорее всего, смешен был он сам — как всякий не в меру придирчивый к новациям консерватор. В конце концов, рассуждали люди исторически мыслящие, то, что культура становится более секуляризованной и освобождается от религиозной догмы, только закономерно. Однако культура не сделалась более секуляризованной, она лишь сделалась менее христианизированной. Христианскую догму заменила не светское остроумие скептиков, не научное мировоззрение агностиков, но языческий культ. Это не в меньшей степени религиозное сознание, чем сознание христианское: культ требует ритуала, поклонения и т. д. Языческий культ не в меньшей степени, чем иные формы управления сознанием, обладает представлениями о благе, свободе, справедливости. Это тоже религия — но другая.
Произошла эта перемена не сразу, но неотвратимо. Пожалуй, сегодня уже мало кто согласится с тем, что человечество для чего-то должно иметь лицо, человеческое лицо с чертами и глазами, лицо, вылепленное по образу и подобию божьему — но не бессмысленную кляксу. Постепенно утвердилось мнение, что иметь кляксу вместо лица — прогрессивно и свободолюбиво, поскольку расплывчатая клякса выражает те импульсы свободы, что определенным чертам лица выразить не под силу. Знак оказался жизнеспособнее образа.
Вопрос, вытекающий из этого простого наблюдения за трансформацией лица мира, звучит так: зачем такое изменение миру понадобилось? Не может быть случайностью то, что христианское антропоморфное изображение вытеснено безличным знаком. Не может быть случайно и то, что передовые общественные институты и режимы приняли именно языческие формы сознания. Если это случилось, вероятно, произошли попутные процессы в самом устройстве социума, процессы, объясняющие происшедшее. Во всяком случае, если у некоего существа поменялось лицо, пластика, речь, можно предположить, что изменилось и само существо.
Поскольку общеизвестно, что диктаторские режимы начала века апеллировали к язычеству и целью ставили создание неоязыческих империй, то можно предположить, что сила, низвергнувшая их могущество, язычеству прямо противоположна. Ввиду того, что символика Третьего рейха или атрибутика коммунистической доктрины явно отсылали к имперскому Риму и языческим культам, возникла уверенность, что победа над этими идеологиями есть принципиальное торжество над языческими формами сознания. Следует, однако, обратить внимание на то обстоятельство, что христианская традиция, даже будучи использована для противостояния тотальным режимам начала века, не оказалась востребована после победы. Пожалуй, наиболее верной перспективой, в которой могут быть рассмотрены конфликты начала и середины ушедшего века, есть та перспектива, что описывает противостояние разных форм языческого сознания. Язычество не однородно; конфликты режимов и убеждений минувшего века были конфликтами разных форм язычества, точнее говоря разных стадий развития нео-языческого общества.
Низвергнув титанические тоталитарные режимы, просвещенное общество одновременно распрощалось со статусом сильной личности. Фигуры Гитлера, Сталина, равно как и Черчилля, Де Голля оказались не потребны: метод управления, характерный для ранних стадий становления языческого общества, был опробован и отвергнут. Собственно говоря, то было расставание не столько с конкретными режимами, сколько с определенной стадией нео-язычества — языческими царями, культ которых должна была сменить языческая республика.
Итогом ушедшего двадцатого века является построение просвещенного однородного западного общества, члены которого обладают примерно схожими представлениями о свободе и благе, вне зависимости от вероисповедания и нации. Это общество структурировано внутри себя по степени пользы, которую данный субъект (или данная страта) приносят общему представлению о благе и развитии. Представление о благе связано в данном обществе с понятием свободы, которая лимитируется только исполнением гражданского долга: охранных функций, например, и т. п. Свобода в данном обществе понимается не как состояние духа, но буквально как физическое не-рабство, и степень свободы измеряется меньшим или большим количеством обязательств и материальных выгод. В силу этого, общество рассматривает не-членов общества как рабов, как существ, находящихся в заведомо худших условиях, чем они сами. Поскольку степень материальной свободы, данной каждому члену общества, достаточно высока, и разрыв между благосостоянием данного общества и иных земель весьма высок, состояние иных земель и их обитателей рассматривается, как несвобода, т. е. рабство и варварство. Общество ориентировано на экстенсивное, расширительное развитие и охотно включает в себя новые земли и новые народы. Принято называть данное общество «открытым» или «гражданским». Оба термина безусловно верны, поскольку данное общество открыто к поглощению новых пространств и поскольку граждане его представляют его наивысшую ценность. Это общество именуется также демократическим, поскольку у данного общества нет никакого общего идеала расположенного вне общества, нет ничего, что по степени важности превосходило бы собственно народ, составляющий это общество. Это общество управляется само собой, по своим собственным законам, выбирая тех лидеров, которые лучше соответствуют его целям экстенсивного развития. Это общество последовательно отвергло все внеположенные ему директивные установки и вероучения. Это общество признает за действительную только собственную мораль, мораль, вытекающую из его нужд. По всем признакам данное общество следует называть языческим, а убеждения, питающие его членов — язычеством. Поскольку выразить себя адекватно это состояние сознания может сегодня в той форме, которую оно само именует «демократией», есть все основания для утверждения, что язычество имманентно демократии. Иначе говоря: новое язычество с неизбежностью выстраивает такое общество, которое в социальных терминах именуется демократическим. Новая либеральная демократия — то есть наивысшее достижение общественного прогресса сегодня — является ничем иным как современной формой язычества. Поскольку западная половина человечества приняла нео-либеральную демократию в качестве безальтернативной модели существования и никакой иной концепции (финансовой, политической, эстетической) противопоставить этой модели не может — следует согласиться с простой формулой: язычество есть наиболее адекватная и желанная этой части света форма существования, а монотеизм (в частности, христианство) только краткий эпизод в истории. Сегодня этот эпизод завершен. В той мере, в какой т. н. Запад отождествлял себя с христианством, можно говорить об окончании его миссии (в терминах различных философов это будет звучать, как «конец истории», «закат Европы» и т. п.), однако нет никаких оснований полагать, что миссия Запада состоит именно в христианском миссионерстве. Экстенсивный характер развития и миссионерство в частности, вполне могут быть сохранены в языческом нео-либеральном обществе, более того, западный языческий миссионер может продолжать именовать себя христианином а свои военные успехи крестовыми походами — ровно на тех же основаниях, на каких советский аппаратчик именовал экспансию Восточной Европы развитием марксистских идей, а себя коммунистом.
Сказанное выше не должно звучать как обвинение Запада. Язычество столь же присуще западному миру, как и христианство, и неизвестно, какая система верований сулит больше благ. Вообще говоря, язычество древних народов настолько великолепно, могуче и победительно, что остается только недоумевать, зачем вообще понадобилось заменить его в сознании общества на хрупкое и не столь выразительное христианство. Преимущества христианских убеждений — с точки зрения развития империи — сомнительны, а недостатки очевидны. Достаточно сравнить статуи греческих атлетов, римские триумфы и дворцы Палатина с угловатыми фигурами икон, чтобы почувствовать победительную мощь одного строя, и уязвимость другого. То, что на протяжении своего существования христианская цивилизация заимствовала свирепость и мощь язычества для укрепления своих позиций, только подтверждает эту мысль. Остаться вовсе без этого основательного фундамента — крепости, возведенной еще Александром и Цезарем, — не губительно ли для Запада? Вероятно, следует согласиться с простой посылкой: с христианством или без такового Запад останется Западом, и (исходя из исторического опыта) найдутся иные формы бытия, с которыми он себя отождествит.
- Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор - Современная проза
- Авангард - Роман Кошутин - Современная проза
- Зимний сон - Кензо Китаката - Современная проза
- Укрепленные города - Юрий Милославский - Современная проза
- Джихад: террористами не рождаются - Мартин Шойбле - Современная проза