Читать интересную книгу Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Итак, друг мой, ради бога, не скрывайте от меня правды, и если в самом деле Вы принуждены уменьшить свои расходы, то позвольте и мне переменить образ жизни и снова пристроиться к одной из консерваторий, где меня примут с радостью.

Благодарю Вас, дорогая моя, за предложение устроить мне уголок в лесничестве, но позвольте покамест отклонить это новое проявление Вашей бесконечной доброты и заботливости в отношении меня. Во-первых, отсутствие Алеши портит вообще жизнь мою, а в таких случаях, как пребывание у Вас в гостях, оно составляет для меня чистейшее бедствие. Для такой жизни, какую я вел в Симаках, или мог бы вести в лесничестве, он мне совершенно необходим. Без него это будет т о, да него. Пусть уж лучше эти поездки в Браилов и Симаки останутся в моей памяти лучезарными воспоминаниями о самых'поэтических эпизодах моей жизни. Во-вторых, я боюсь, что пребывание в лесу покажется мне несколько грустным после идеальной обстановки симацкого домика с его уютным садиком и чудесным купаньем. От всей души желаю, чтобы Вы принесли мое наслаждение в жертву серьезным интересам всего Вашего хозяйства. Господи! до чего Вы добры! Вы даже извиняетесь передо мной в том, что отдаете Симаки в аренду!

Я желаю прежде всего,чтобы Вам было хорошо. Всякое наслаждение для меня о травлено, еcли оно приносит ущерб Вашиим интересам.

Вы спрашиваете, дорогой друг, про мои планы. Они следующие: в половине апреля я желал бы быть в Каменке и затем все лето и всю осень останусь там. А затем, что бог даст!

Меня одолевают приглашения, и я решился поскорее уехать. Сейчас получил приглашение к посланнице, баронессе Икс-куль. и к одной леди Гамильтон (по рождению русской). Внимание этих аристократок мне лестно, но я принужден бежать отсюда как можно скорее. Постараюсь во всяком случае не позже пятницы 27 февраля переехать в Неаполь.

Прошу Вас, дорогой друг, адресовать мне в Париж, но не на poste restante, как я Вам писал на днях, а в Hotel Continental, где я хочу остановиться, ибо говорят, что там есть недорогие хорошие помещения.

До свиданья, милый друг мой!

Ваш П. Чайковский.

Если почему-либо Вы захотите написать мне ранее половины марта, то потрудитесь адресовать в Ниццу, poste restante.

338. Чайковский - Мекк

Неаполь,

3/15 марта 1881 г.

Милый, дорогой друг! Вчера я собрался написать Вам и только что сел, как ко мне явился один русский знакомый моряк, сообщивший страшное известие о трагической смерти государя. Известие это так поразило меня, что я едва не заболел. В такие ужасные минуты всенародного бедствия, при таких позорящих Россию случаях тяжело находиться на чужбине. Хотелось перелететь в Россию, узнать подробности, быть в среде своих, принять участие в сочувственных демонстрациях новому государю и вместе с другими вопить о мщении. Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни? Ужасно подумать, что, быть может, последняя катастрофа еще не эпилог всей этой трагедии.

Я уже четвертый день в Неаполе. Мне приятно было уехать из Рима, где капризная судьба заставила меня целых восемь дней играть столь несвойственную мне роль светского человека. Зато здесь я живу настоящим туристом и никого не вижу, кроме двух-трех моряков наших, обедающих в моем отеле.

Вчера ездил на самую вершину Везувия. От Peзины до Обсерватории я шел пешком; затем по фуникулярной железной дороге взобрался на вершину и затем, сопровождаемый двумя гидами, всходил на самый кратер. Везувий в настоящую минуту не совсем покоен, и восхождение это, по обилию серных испарений, мешающих свободно дышать, довольно трудно, но зато зрелище кратера адски величественно, и я рад, что видел его.

Сегодня собирался ехать в Сорренто, но в такую ужасную минуту не до partie de plaisir [увеселительной прогулки], и поэтому я ограничился лишь посещением музея, который очень интересен.

Погода мне не особенно благоприятствует. С моря дует сильный ветер, в воздухе носится пыль, но Неаполь все-таки божественно хорош, и я очень счастлив, что попал сюда.

Будьте здоровы, дорогая моя!

Ваш П. Чайковский.

339. Мекк - Чайковскому

Браилов,

1881 г. февраля 28-марта 6. Браилов.

28 февраля 1881 г.

Милый бесценный друг! Сию минуту получила Ваше письмо и сию же минуту сажусь отвечать на него, потому что оно коснулось самого больного, самого чувствительного места моего сердца-моего бедного Володи. Я вижу, что злоба, зависть и клевета, которые преследуют моего бедного сына, довели и до Ваших ушей свое шипенье, поэтому скажу Вам, милый друг мой, что да, я действительно нахожусь в отчаянном положении, но не только не Володя довел меня до него, но, напротив, Володя один старается меня извлечь из этого положения, помочь мне выпутаться из него. Он бьется, как рыба об лед, в то время, когда другие, говорящие много о своей заботливости обо мне, о своей готовности много делать для меня, не только дают мне тонуть, не протягивая мне ни одного пальца в помощь, но еще с возмутительною черствостью и бессовестностью стараются вооружить меня против моего бедного Володи и клевещут на него самым низким образом. Во мне возмущается не одно чувство матери, но прежде того чувство справедливости, когда кидают камнями в человека, который кроме добра никому на свете ничего не сделал и который один работает и трудится, как вол, тогда как критики его, будучи обязаны работать в моих делах, сторонятся от них и сваливают их на Володю для того, чтобы легче было критиковать его.

6 марта.

Масса самых тяжелых ощущений во все эти дни не давала мне продолжать мое письмо к Вам, милый друг мой. Постараюсь, если это возможно при моем душевном состоянии, объяснить Вам по порядку, почему n доведена до того бедственного состояния, в каком нахожусь теперь. Первая и единственная причина есть то положение дел, какое досталось мне после смерти моего мужа. Совершенно для меня неожиданно, как гром в ясную погоду, грянули на меня такие долги, о которых мне и не снилось. Были из них такие, которые я знала, но которыми не.беспокоилась нисколько, потому что мне говорили, что их уничтожить очень легко. Это были железнодорожные долги, под залог наших собственных бумаг, акций разных железных дорог, на сумму четыре с половиной миллиона рублей. Но сверх этих после смерти моего мужа мне объявили, что осталось по Браилову полтора миллиона долга, о которых я никогда ничего не слышала. Сверх того, Браилов находился в таком положении, что приносил каждый год дефицита двести тысяч рублей. Прежде чем я могла приняться за устройство дел, долги потребовали немедленной уплаты. А надо Вам сказать, что все процентные бумаги, которые были свободны, мой муж еще за несколько лет до своей смерти передал мне и положил их в банк на мое имя. Я взяла эти бумаги, заложила часть их и уплатила все полтора миллиона долга. Принялись сейчас я и Володя искать покупателя на Браилов, но Вы знаете, легко ли найти такого капиталиста, он и не находился. Л по двести тысяч я все приплачивала к.Браилову. Параллельно с этим за дела железной дороги принялся Володя. Там также оказалось кроме долгов, о которых я Вам помянула, масса долгов правительству, другим железным дорогам, частным лицам и проч. и проч. Эти долги составляли также несколько миллионов, и бедный Володя мой, в двадцать один год, должен был распутывать все ото и оберегать свое семейство от разорения.

Теперь отчасти приподниму перед Вами занавес на самое тяжелое, безысходное горе моей я;изни. Против меня и Володи поднялись интриги, с которыми, конечно, неизбежно соединены клевета, искажение истины, распространение самой возмутительной лжи, и вот тут-то, когда я Вам скажу, что во главе такой шайки стояли люди, мне близкие, из которых один всем своим благосостоянием обязан мне, тогда Вы поймете, почему мне так тяжело жить на свете.... И то не за себя, ведь мне недолго мучиться, а за моего бедного Володю, которого с самого начала его жизни стала уже преследовать людская злоба, зависть и клевета. И если бы Вызнали, как бессердечно, как подло преследуют его. И если бы Вы к этому знали, что за ангельскую душу имеет этот человек; он все прощает и везде, где только может, делает им же добро. Их подлости относительно его его огорчают, у него выступают слезы на глазах при оскорблениях, но никогда не раздражается, никогда не способен ненавидеть, как могу я за него. Пусть бог судит и прощает этих людей, ноя... я не в силах им прощать.