Но можно же его как-то локализовать!
Помогла бы словесная ассоциация. Но для этого нужно содействие. Квентин не настолько пьян!
Можно узнать, что именно видит Квентин, но этим все равно ничего не определишь: его мозгу не обязательно соседствовать с одним из глаз. У транспланта есть неуловимое, внутреннее ощущение пространства – сознание, что он , слепой, глухой, немой, если бы не разбросанные повсюду дистанционные датчики, находится в определённом месте. А как вытянуть из Квентина то, что нужно: ведь на прямые вопросы он не ответит?
Не удастся, подумал Толмен с безнадёжным чувством подавленного гнева. Гнев разрастался. Он бросил Толмена в пот, вызвал тупую, щемящую ненависть к Квентину. Во всём виноват Квентин – в том, что Толмен стал узником ненавистного скафандра и огромного смертоносного корабля. Машина виновата…
И вдруг он придумал выход.
Все, конечно, зависит от того, насколько пьян Квентин. Толмен бросил вопросительный взгляд на Ферна, а тот в ответ повернул диск и кивнул.
– Будьте вы прокляты, – шёпотом произнёс Квентин.
– Чепуха, – сказал Толмен. – Ты сам дал понять, что у тебя исчез инстинкт самосохранения.
– Я… не…
– Это правда, не так ли?
– Нет, – громко ответил Квентин.
– Ты забываешь, Квент, что я психолог. Мне давно следовало всесторонне охватить твою проблему. Она ведь была открытой книгой ещё до того, как я тебя увидел, только читай. Стоило мне увидеть Линду.
– Помолчи о Линде!
На какой-то миг Толмену явилось тошнотворное видение пьяного, измученного мозга, скрытого где-то в стене, – сюрреалистический кошмар.
– Ясно, – сказал он, – ты и сам не хочешь о ней говорить.
– Помолчи.
– Ты и о себе не хочешь думать, так ведь?
– Чего ты добиваешься, Вэн? Хочешь меня разозлить?
– Нет, – сказал Толмен, – просто я сыт по горло, надоела мне вся эта история, с души воротит. Притворяешься, будто ты Барт Квентин, будто ты ещё человек, будто с тобой можно договориться на равных.
– Мы не договоримся…
– Я не о том, и ты сам это знаешь. Я только сейчас понял, кто ты такой.
Слова повисли в мутном воздухе, Толмену казалось, будто он слышит тяжёлое дыхание Квентина, хоть он и понимал, что это иллюзия.
– Прошу тебя, Вэн, помолчи, – сказал Квентин.
– А кто это просит?
– Я.
– А ты кто такой?
Корабль резко остановился. Толмен чуть не потерял равновесия. Его спас канат, обмотанный вокруг колонны. Он засмеялся.
– Я бы над тобой сжалился, Квент, если бы ты был ты. Но это не так.
– Меня на удочку не поймаешь.
– Пусть это удочка, но это правда. Ты и сам над этим задумался. Голову даю на отсечение.
– Над чем задумывался?
– Ты больше не человек, – мягко сказал Толмен. – Ты вещь. Машина. Устройство. Кусок серого губчатого мяса в ящике. Неужели ты думал, что я способен к тебе привыкнуть… теперь? Что я могу отождествлять тебя с прежним Квентом? У тебя ведь лица нет!
Из динамика донеслись звуки. Металлические. Потом…
– Замолчи, – сказал Квентин почти жалобно. – Я знаю, чего ты добиваешься.
– Ты не хочешь смотреть правде в глаза. Только ведь придётся, рано или поздно, убьёшь ты нас или нет. Это… происшествие… случайность. А мысли в твоём мозгу будут все расти и расти. Ты будешь все больше и больше изменяться. Ты уже сильно изменился.
– Ты с ума сошёл, – сказал Квентин. – Я ведь не… чудовище.
– Надеешься, да? Рассуждай логически. До сих пор ты не решался, так ведь? – Толмен поднял руку в защитной перчатке и стал загибать пальцы, отсчитывая пункты обвинения. – Ты судорожно хватаешься за то, что от тебя ускользает, – за человечность, твой удел по праву рождения. Ты дорожишь символами в надежде, что они заменят реальность. Отчего ты притворяешься, будто ешь? Отчего настаиваешь, чтобы коньяк тебе наливали в бокал? Знаешь ведь, что с тем же успехом его можно выдавить в тебя из маслёнки.
– Нет! Нет! Эстетическая…
– Вздор. Ты смотришь телевизор. Читаешь. Притворяешься до такой степени человеком, что даже стал карикатуристом. Это все притворство, отчаянное, безнадёжное цепляние за то, чего у тебя уже нет. Откуда у тебя потребность в пьянстве? Ты не уравновешен психически, оттого что притворяешься человеком, а на самом деле давно уже не человек.
– Я… да я ещё лучше…
– Возможно… если бы ты родился машиной. Но ты был человеком. Имел человеческий облик. У тебя были глаза, волосы, губы. Линда не может этого не помнить, Квент. Ты должен был настоять на разводе. Понимаешь, если бы тебя только искалечило взрывом, она бы о тебе заботилась. Ты бы в ней нуждался. А так – ты независимая, самостоятельная единица. Линда тщательно притворяется. Надо отдать ей должное. Она старается не представлять тебя сверхмощным вертолётом. Механизмом. Шариком сырой клетчатки. Тяжко же ей приходится. Она тебя помнит таким, каким ты был.
– Она меня любит.
– Жалеет, – беспощадно поправил Толмен.
В жужжащем безмолвии красный индикатор полз по глобусу. Ферн украдкой облизал губы. Далквист, сощурившись, спокойно наблюдал за происходящим.
– Да-да, – сказал Толмен, – смотри правде в лицо. И загляни в будущее. Есть и компенсация. Для тебя будет удовольствием пользоваться всеми своими механизмами. Постепенно ты даже забудешь, что когда-то был человеком. И ты станешь счастливее. Потому что этого не удержишь, Квент. Это отходит. Ещё какое-то время можешь притворяться, но в конце концов это утратит значение. Научишься довольствоваться тем, что ты только машина. Увидишь красоту в машинах, а не в Линде. Возможно, это уже случилось. Возможно, Линда понимает, что это случилось. Знаешь, пока ещё ты не обязан быть честным с собой. Ты ведь бессмертен. Но мне такого бессмертия даром ненужно.
– Вэн…
– Я-то по-прежнему Вэн. А вот ты – машина. Не стесняйся, убей нас, если хочешь и если можешь. Потом возвращайся на Землю и, когда увидишь Линду, посмотри ей в лицо. Посмотри на неё, когда она не будет знать, что ты её видишь. Тебе ведь это легко. Вставь фотоэлемент в лампу или ещё куда-нибудь.
– Вэн… Вэн!
Толмен уронил руки вдоль тела.
– Ладно. Где ты?
Молчание ширилось, а в жёлтом просторе жужжанием трепетал невысказанный вопрос. Вопрос, тревожащий каждого транспланта. Вопрос о цене.
Какой ценой?
Предельное одиночество, мучительное сознание того, что старые узы рвутся одна за другой, что вместо живой, тёплой души человека останется уродливый супермозг?
Да, он задумался – этот трансплант, бывший Барт Квентин. Он задумался, пока гордые, мощные машины, составляющие его тело, готовились мгновенно и энергично ожить.
Изменяюсь ли я? Остался ли прежним Бартом Квентином? Или они – люди – считают меня… Как в действительности относится ко мне Линда? Неужто я… Неужто я… неодушевлённый предмет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});