Все чаще и чаще вставал вопрос о привлечении нашей дивизии для боевой работы на переднем крае. Положение на фронте становилось все напряженнее. Враг подходил к Москве. Шла эвакуация правительственных учреждений. Все посольства выехали из Москвы в Куйбышев. Сталин, будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, Председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим, все больше и больше сосредоточивал в своих руках решение всех военных вопросов, в том числе вопросов обороны Москвы. Без его ведома ничего не делалось. Помнится, как Александр Михайлович Василевский,[48] будучи заместителем начальника Генштаба, с ведома отдельных членов Государственного Комитета Обороны послал под Тулу не то роту, не то батальон собранных за ночь солдат. [80] Сталин в это время отдыхал, и решили не беспокоить его по этому поводу. Когда же потом ему доложили, он хотя и согласился с решением, но выразил недовольство, что это сделали без него, и дал указание впредь обо всем ему докладывать.
Гражданских людей в Ставке, за редким исключением, практически не было.
При моих посещениях Ставки я встречал лишь Маленкова и Берия.
В один из тех дней в Ставке я стал свидетелем весьма знаменательного разговора, который ярко показывает роль Сталина в битве за Москву, в противовес злобным утверждениям Хрущева[49] о малой значимости Верховного Главнокомандующего в годы войны.
Шло обсуждение дальнейшего боевого применения дивизии. Раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату и поднял трубку. При разговоре он никогда не держал трубку близко к уху, а держал ее на расстоянии, так как громкость звука в аппарате была усиленная.
Находящийся неподалеку человек свободно слышал разговор. Звонил корпусной комиссар Степанов — член Военного совета ВВС. Он доложил Сталину, что находится в Перхушково (здесь, немного западнее Москвы, находился штаб Западного фронта).
— Ну, как у вас там дела? — спросил Сталин.
— Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!
Воцарилось довольно длительное молчание…
— Товарищ Степанов, спросите товарищей — лопаты у них есть? — спросил спокойно Сталин.
— Сейчас… — вновь последовала долгая пауза. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно какие.
— Сейчас… — Довольно быстро Степанов доложил: — Лопаты, товарищ Сталин, есть!
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания.
Не торопясь, Сталин положил трубку. Он даже не спросил, какие товарищи, кто именно ставит эти вопросы. Сталин продолжил прерванный разговор.
Эпизод весьма краткий, и вряд ли он требует дальнейших пояснений.
Между прочим, за все время войны мне не доводилось видеть Хрущева в Ставке, тогда как В. М. Молотова, А. И. Микояна, А. А. Жданова, А. С. Щербакова,[50] Н. А. Булганина и других я видел весьма часто, а некоторых из них постоянно. [81] Меньше чем через год в битве под Сталинградом, Хрущев покажет полную свою несостоятельность…
Как я уже говорил, в нашей дивизии насчитывалось в то время более 400 различных боевых самолетов. Был смысл подумать, как лучше их использовать, чтобы, с одной стороны, помогать наземным войскам, а с другой — продолжать налеты на глубокие тылы противника, что имело огромное моральное и политическое значение. Не только войска, но весь советский народ должен был знать, что бомбежка фашистского логова не прекращается. Как много в то время мы получали писем из разных уголков Родины после сообщений по радио о боевой работе дальних бомбардировщиков!
В середине октября, числа 15-17-го, мне пришлось выехать из штаба в Монино в Ставку. Я почти не мог продвигаться по шоссе к Москве: навстречу шли сплошные, нескончаемые колонны различных машин, не признававшие никаких правил движения. Пришлось взять с собой несколько машин вооруженных солдат, чтобы, с одной стороны, пробиться в Москву, а с другой — навести хоть какой-то порядок. Из встречных машин кричали:
«Немец в Москве!» Подъехав к столице, мы увидели группы рабочих, которые останавливали легковые машины, выезжавшие из Москвы, и переворачивали их в кюветы. Честно говоря, я с радостью смотрел на то, что делают рабочие, и даже подбадривал их. В легковых машинах сидело разного рода «начальство», панически бежавшее из столицы… Оставив солдат навести порядок и назначив старшего, я поехал дальше. В Ставке доложил, что делается на дороге из Москвы, и о мерах, которые пришлось принять.
Кем-то поднятая паника охватила ненадолго и некоторых из наших летчиков.
В Москве на Центральном аэродроме стоял самолет ЕР-2 с новыми дизелями, и я накануне дал указание бывшему полярному летчику Алексееву перегнать этот самолет в Монино. Вернувшись в свой штаб, я считал, что самолет уже там, и только собрался спросить о нем у дежурного, как открылась наружная дверь и быстро вошел Алексеев. «Вот легок на помине», — подумал я.
— Ну как, перегнали?
— Что вы! В Москве немцы, я еле оттуда выбрался и явился предупредить вас!
Он произнес это с такой убежденностью и с таким видом, что, если бы я сам только что не вернулся из Москвы, я мог бы ему поверить.
— Товарищ Алексеев, потрудитесь выполнить данное вам распоряжение, — сказал я. — Можете идти.
— Вы шутите! — ответил Алексеев и вышел. [82] Было очевидно, что Алексеев не способен сейчас выполнить поставленную перед ним задачу. А ведь он летал в глубокие тылы врага и был совсем не на плохом счету. Вот ведь как бывает!
Поднимаясь по лестнице в свой кабинет, я увидел входившего в помещение штаба летчика Ивана Андреева, с которым вместе летал прежде и хорошо знал его спокойный характер и веселый нрав.
Приказал позвать Андреева, которому объяснил, в чем дело, выделил ему людей, транспорт, и он уехал. В тот же день Алдреев перегнал самолет и как ни в чем не бывало явился ко мне, доложил, что задание выполнил, и спросил, нет ли еще «чего-нибудь». Забегая немного вперед, скажу, что Андреев был в составе одного из трех экипажей, вызвавшихся среди бела дня на бреющем пролететь в Красный Бор под Смоленском и уничтожить располагавшийся там крупный немецкий штаб. Точное местоположение его сообщили партизаны, и они же подтвердили, что он уничтожен. Через два дня все три экипажа, в том числе и Андреев, решением Ставки были награждены орденами Красного Знамени, а Иван Федорович в скором времени станет Героем Советского Союза.