Читать интересную книгу Живущие в подполье - Фернандо Намора

До сих пор это не дает мне покоя. До сих пор мне чудится, что весь город за мной следит, что повсюду, даже во мне — глаза сыщиков, что я должен скрывать, кто я и кем не являюсь, я не знаю даже, мне ли принадлежат мои слова и жесты. Или же Марии Кристине, Жасинте, Вересу, полицейским агентам, а может быть, всему городу, и я напрасно стараюсь скрывать то, что, возможно, уже не составляет никакой тайны.

Но время шло, и никто меня не трогал. Они не спеша накапливали улики, собирали факты, расставляли сети, чтобы в них попалось больше дичи. И когда несколько месяцев спустя меня арестовали, я их уже перестал ждать. Удивление мое было непритворным. А потом, в камере, размышления мои словно озарило вспышкой света: разве удастся кому-нибудь крикнуть на улице, пусть даже вечером, несколько раз, если вокруг него свора сторожевых псов?

Вересу удалось бы крикнуть только раз, во второй и третий ему бы не позволили. Все стало ясно: Верес кричал, сколько было нужно, пока не убедился, что мы его слышим. Вот как все произошло. Сцена была подстроена.

XI

"Какого цвета представляется тебе мир?" Эту фразу, конечно, придумала Жасинта. Мария Кристина так бы не сказала. Ее упреки всегда были очень конкретны, как и замечания, например: "Ради твоего драгоценного здоровья прошу, не клади газету на мою белую шляпу", и к этому она могла добавить чуть мягче на случай, если другие заметят ее резкость: "Ты мне ее испачкаешь". И Васко уже остерегался бросать газету куда придется, чтобы она, упаси боже, не попала на белую шляпу. Шляпа Марии Кристины. Вещи Марии Кристины, к которым относился и он сам. Может быть, именно поэтому в его жизни появилась Жасинта. Но в этом бунте — а не в супружеской неверности в узком смысле слова, — на который он впервые осмелился (тайном с самого начала, ибо у него не хватало духу открыто померяться силами с Марией Кристиной), все было эфемерно. Встреча с Жасинтой была лишь поводом, но отношения их продолжались до сих пор и, возможно, будут продолжаться еще долгое время, потому что его попытки положить им конец были недостаточно решительными.

Васко не сумел бы точно определить, что связывает его с Марией Кристиной (привычка? страх?); однако он знал, что они останутся вместе, чтобы по-своему любить или терпеть друг друга, бросать друг другу обвинения и находить в другом причину собственных неудач. Поэтому отношения с Жасинтой привлекали его именно своей недолговечностью. Он хотел видеть в ней женщину, ищущую развлечений. Тогда слова лишались коварства, исчезали из памяти бесследно, хотя и походили на признания, которым ложь придавала искренность и пыл.

— Ведь нам хорошо, дорогой?

— С тобой мне всегда хорошо.

— Правда? Говори это почаще.

— Мне хорошо с тобой, Жасинта.

— Повтори еще раз. Только по-другому.

— По-другому? Как же?

— Сама не знаю, но как-нибудь иначе.

В минуты страсти она просила:

— Подожди меня, мой любимый! Я хочу умереть вместе с тобой.

Они разжигали или умеряли свой пыл, чтобы желание и покой приходили к обоим одновременно в едином порыве, в единой агонии.

Но слова, жесты, признания приедались, и Жасинта поняла, что встречи их должны выглядеть случайными и внезапными, тогда искусственно раздутое пламя охватит уже пресыщенные тела. Тот день, когда он понапрасну нажимал кнопку звонка в доме Барбары, ознаменовал новую фазу в их отношениях, вероятно продуманную заранее Жасинтой, которая не упускала из виду и изменчивости своих чувств. Перед ним предстала взбалмошная Жасинта ("Я не могу срезать цветок. Ведь это живое существо. Живое, потому что, если его сорвешь, оно тут же умирает".), взбалмошная и жестокая. Два, три дня она умышленно поддерживала в нем опасение, что ее интерес к нему ослабевает, и тем не менее дразнила обещаниями. А потом, будто нехотя отдавалась. Он униженно молил о ласке или только притворялся, что молит:

— Что с тобой сегодня, Жасинта? Почему ты не хочешь меня приласкать?

— Потому что не люблю тебя.

Мольбы становились настойчивее, хотя к ним примешивалось раздражение:

— Если это правда, то почему ты здесь, почему добиваешься встреч со мной?

— Я тебе уже говорила об этом.

— Что-то не припоминаю. Наверное… из любопытства?

— Из какого любопытства?

— Не знаю. Объясни сама.

— Я тебе уже говорила. Просто мне бывает хорошо с тобой. И этого достаточно.

— А что ты подразумеваешь под этим "хорошо"?

— Сама не знаю. Есть вещи, которые невозможно объяснить.

— Но обычно ты ведешь себя по-другому. Обычно ты совсем иная.

— Или притворяюсь иной, как знать? Есть вещи, которые невозможно объяснить.

Иногда менялся тон диалога или повод, или они менялись ролями. Например, начавшееся охлаждение Жасинта вдруг объясняла так:

— Мое тело словно тихое озеро. И сердце мое тоже безмятежно. С тобой я обрела покой. А ты, мой воитель?

— Ты смешиваешь удовлетворенность с утомлением. Я страшно устал. Если желаешь знать правду, сегодня я с большим удовольствием просто бы посидел в этом кресле.

— Как ты можешь так говорить? Неужели мы здесь за этим? Даже когда ты идешь до конца, сердце твое остается на полдороге. Ты никогда не даешь ему почувствовать радость победы.

Словно она опять спросила: "Какого цвета представляется тебе мир?"

Жасинта обезоруживала его, покорно предоставляя то, что он желал завоевать в борьбе, — их мимолетные, внезапные свидания. Разве мог он знать, какая из Жасинт ожидает его в комнате Барбары на этот раз?

— Мне хотелось кричать, любимый. Ты сводишь меня с ума.

— Так кричи. Барбара не обидится. Она, наверное, привыкла к поведению своих гостей.

— Грубиян! Невежа! — И руки Жасинты, сразу похолодев, разжались. Она оттолкнула Васко. Такого оскорбления она не могла снести.

И дело этим не кончилось. В своем озлоблении Жасинта не знала границ и до капли выпивала чашу собственной желчи. Васко так и не узнал, когда начались телефонные звонки. Он мог бы догадаться, если бы лицо Марии Кристины не выражало всегда упрека и страдания, была к тому причина или нет. В телефонной трубке раздавался измененный голос: "У меня сегодня свидание с вашим мужем. Позднее я вам сообщу где". Разумеется, этого не сообщали, но и полуправды для Марии Кристины было достаточно. Как знать, если б беспочвенные подозрения оправдались, к уязвленной гордости Марии Кристины, к ее (все еще недоверчивому?) удивлению, возможно, прибавилось бы торжество от того, что она может наконец осуждать и страдать с полным на то основанием. Однако на звонки она реагировала с достоинством — молча вешала трубку и порой даже находила в себе мужество не дослушивать до конца. Лишь однажды Мария Кристина не смогла удержаться от вопроса: "Кто вы? Проститутка?" Смежив веки, Васко выслушал ее рассказ об этих наглых звонках, когтистая лапа сжала его сердце, и он чуть было не сказал:

— Это Жасинта.

Когда наконец минует длинная ночь, в спальню заглянет рассвет, положив конец бессоннице, и прерывающийся голос Марии Кристины совсем смолкнет, охрипнув от рыданий и криков, он уйдет, чтобы избежать объяснений. Уйдет, прежде чем эти с трудом подавляемые страдания станут спектаклем. Но он не ушел, и Мария Кристина так и не услышала от него имени той, что доносила на себя из любви к предательству, хотя и оставалась в маске. Внезапно рука Марии Кристины сжала его руку, и они задремали в уже залитой солнцем комнате, измученные словами, которые остались невысказанными.

После стольких лет совместной жизни Мария Кристина, казалось, уже ничем не могла его удивить, и все же в ту ночь она предстала перед ним в новом свете. Обычно, когда он возвращался домой, его встречала женщина с опущенными глазами, с застывшим, покорным лицом, по тону, каким она говорила: "Где ты пропадал, Васко? Я по тебе соскучилась. Мне тебя не хватало", можно было догадаться, что горечь и затаенный страх победили в ней самолюбие. Эта женщина примирилась бы и с ответом, унижающим ее достоинство. До сих пор она подозревала его в измене лишь потому, что ей это нравилось, а не потому, что и вправду допускала такую возможность, но после той ночи измена мужа получила для нее смысл риска, необходимого, чтобы вновь обрести то, что их связывало. Эта женщина была способна простить. "Расскажи мне, что произошло, Васко, и мы вместе постараемся забыть". Или загадочно бросить: "Помоги мне" — и тут же найти слова, приглушающие этот призыв. Ее силы подтачивали чередующиеся приступы возбуждения и апатии. Она отыскивала у него на рубашке пятна губной помады — Жасинта сообщала о них с садистской жестокостью ("Ваш муж не заметил, что у него на рубашке остались следы моей помады, но вам, моя милочка, будет нетрудно их обнаружить".), звонила ему в кафе или мастерскую по самому незначительному поводу, вынуждая лгать. Удивительная Мария Кристина; неуверенная в себе, пылкая и преданная, готовая платить любую цену за его любовь.