В закулисной жизни, Любочка, надо не иметь сердца. На все смотреть равнодушно. Не заводить никаких дружб. Ни к кому не прикипать душой. Вот тогда будет все хорошо. Могу ли я так? Нет, не могу. Без души, тепла и доверия не могу раскрыться. Но учусь. Учусь ежедневно. Иногда получается. Выхода нет. Нет выхода.
Вернулась в Москву. Мама и Маша с детьми на даче. Для них много лет снимала дачу. Съездила к ним, отвезла продукты, гостинцы. Помыла машину, заправилась бензином. А что дальше? Как? С чего? И что? Одни вопросы. А в голову лезут и лезут видения, картинки, реплики. Да такие яркие, выпуклые, отрезвляющие. Ведь только полгода. Полгода это даже еще не инкубационный период для вызревания состояния «вчера» или «вечор». Это еще только раннее утро. До «дня» так еще далеко.
Это же надо, чтобы эти гастроли случились в Севастополе. В это же время в 1973 году я была здесь с Костей. Думала ли я тогда, что так обернется жизнь. Разве можно было тогда представить, что скромный молодой человек — это тот самый Костя, которого я видела полгода тому назад. Видно, сама виновата. Привык к роскошной жизни. О, жизнь преподносит такие сюрпризы. Такие метаморфозы происходят с людьми…
Севастополь… А какой же город в нашей долгой жизни был последним?
Женский кинофестиваль в Тольятти. Женщины все. И режиссеры, и сценаристки, и операторы, и экономисты, и, конечно, актрисы. Когда всех нас рассадили за столы и был произнесен первый тост, все дамы бросились открывать шампанское и наполнять друг другу бокалы. Ведь всех пригласили без мужей. Интересно, но даже на приемы в Кремль женщины приходят без «пары». А ведь уже в гардеробе нужна мужская помощь. Сами вылезаем и влезаем в свои шубы, стесняясь смотреть на себя в зеркало. Иногда какой-нибудь интеллигентный мужчина подскочит, поухаживает. Ну а как полагается дальше? Хорошо бы и руку даме предложить, провести ее по лестнице. А у него свои дела, свои проблемы. Думает, еще не отвяжешься от нее. И наши мужчины быстро снимают свои пальто и, ни на кого не глядя, стремглав, с деловым лицом устремляются вверх по лестнице. К накрытым столам.
А на фестивале одни женщины. Да все красивые как на подбор. Но без мужей. Несколько официантов разрываются между столиками.
Нет, пока еще не все в России продумано с нами, с женщинами. Тогда, в Тольятти, я единственная была с мужчиной. Ведь мне предстояло петь, а он — музыкант. Естественно, на меня смотрели не очень добро, но это понятно. Знали бы… Жили мы в прекрасном домике — вот такую бы дачу! Но я помню, что все «дачные» мечты вдруг прекратились. Значит, дача где-то есть. Эта мысль проскользнула, а потом и улетучилась.
Фестиваль открывался фильмом «Моя морячка». А на закрытии вручали талантливым киноматографисткам призы. Кому телевизор, кому кухонные комбайны. Это ведь еще лето девяносто первого года. Много ли тогда было таких подарков? Маргарите Тереховой подарили «Жигули». Зал ликовал. А я хожу-хожу за сценой. А меня все не вызывают и не вызывают. Слышу перечисление совершенно бессмысленных званий — вроде все мои. Да! Моя фамилия. Выхожу. У ведущего тот торжественный вечер в руках — ничего. Ну, что вы скажете? Всем подарки, а мне, наверное, опять грамоту. Сколько у меня за всю мою жизнь скопилось разных грамот, о! Я даже дважды победитель социалистического соревнования, хоть и ни разу ни с кем в соревнование не вступала. И фотография на «Мосфильме» висела на Доске почета дважды. Вот как.
И опять молниеносно перелистываются былые страницы жизни. В лотерее не выиграла ни разу. В «однорукого бандита» вылетело однажды аж двадцать пять франков. А потом эти франки и все свои зарубежные суточные тут же от радости просадила. В картах ничего не соображаю, разве что в «дурака». А один раз научили играть в «храп». Вроде ставка по пять копеек, но через полчаса проиграла магнитофон, сумку, пушистый шарф. И уже готова была снять с себя пальто с лисой, но вовремя вспомнила красочный папин рассказ. В его шахтерскую бытность он «ув очко проигравсь, дочурка, увесь до нитки, вдребезину».
«…награждается». И ведущий зазвенел ключами от «девятки». Ну, знаете…
Сейчас вошла в ту атмосферу и растерялась. Не знаю, как и описать свои ощущения. А тогда надо было сказать ответное слово. И опять зашуршали в мозгу листочки памяти. Вот Паратов-Кторов бросает шубу в грязь, чтобы «бесприданница» из кареты могла пройти по ней как царица. Кстати, Паратов типичный мужчина, который женится не по чувству, а по расчету, для дела. Но всю жизнь будет любить ту, будет думать только о ней. А мы, замерзшие и голодные дети, зачарованно смотрели на экран: вот же, как жили люди при царе! Чтобы шубу, да в грязь! Это же как надо было эксплуатировать бедных крестьян и пролетариев, а? А в ушах все картинки перекрывает голос Павла Лисициана: «Люблю Украину, родимую землю. Пред Родиной в вечном долгу!»
Боже мой, Родина, сколько же я тебе недодала. Комсомольские взносы до двадцати восьми лет не доплатила, — выбыла из рядов. Профсоюзные платила нерегулярно. Ой, что там еще… «Дорогие зрители! Неужели действительно пришло новое время? Такой щедрый подарок… Ну что ж… Родина отдает долги!»
А через десять лет мне подарили иномарку. Уже Родина сильно изменилась. Машину подарил человек, которому, видимо, было по душе то, что я сделала для зрителей. Человек, у которого деловое устройство тонко переплетается с музыкальностью и артистичностью, что встречается не часто.
Я совсем была растеряна. Вокруг все аплодировали: ну, радуйся! А как же Родина? Где? Как? И что? И в голове: а как зарабатывали те первые «Жигули»? Сколько ждали очереди? А тут «Жигули» — подарили! А у Кости на лице мука. Глаза туда-сюда. Нужен третий человек. Нужен «буфер». Мы едем в Москву на новой машине и молчим. Что я знаю об этом человеке? Где он, а где удобства, которые его оставляли рядом до прихода нового времени. «На кресте не признаюсь», «опустился», «зачем я сказал родителям», «я жил с женщиной с ребенком»… У родителей поставлен телефон с определителем. А раньше такой телефон был у нас в доме. Кого бояться? Излишняя осторожность всегда подозрительна.
В машине у меня что-то заскрипело. Моя мама позвонила Косте, чтоб узнать, куда обратиться. «Я ему позвоню. Ведь я ему ничего плохого не сделала. Готовила, стирала…» Ведь тогда, в начале девяностых, еще не было ни обилия бензоколонок, ни мастерских по ремонту автомашин. Там ее отбрил чужой грубый мужской голос. Да так, что она остолбенела.
«Ну, Костик, проявился… Ну, я ведь с ним не ссорилась, вот не ожидала. А я тебе всегда говорила, что он без тебя совсем другой человек».
Да. Мама говорила. Но представить того, другого, было невозможно. Теперь начинала узнавать. От меня что-то давно утаивалось, меня опутывали секретностью. А значит, ложью. Кто же был рядом со мной столько лет?