— Слыхала я о печати Прядильщицы, — бабушка покачала головой. — В тех краях, откуда я родом, говорят, что таких детей надо убивать прямо на алтаре.
— Кто посмел бы убить единственного наследника благородного рода? — спросил Анегард. И ответил сам себе: — Я бы — теперь — убил. Даже собственного сына. Все лучше, чем… — Он тряхнул головой, провел по лицу ладонью, будто смахивая липкую паутину. — Однажды Старуха явилась к своему избраннику и потребовала службы, и клянусь, я на его месте лучше бы сам себе глотку перерезал, чем… Нет, он не согласился. Но он был не трус и не храбрец, а так, серединка-наполовинку, и он, ответив богине «нет», решил жить дальше, будто ничего не случилось. Дурак.
Что ж там за приказ такой был, подумала я, что за служба? Но спросить испугалась. Если Анегард не сказал, наверное, лучше об этом молчать. Не будить зло неосторожным словом.
— Прядильщица отреклась от ослушника. — Анегард сцепил руки в замок, покачал головой. — Отреклась… вы ведь понимаете, что такое, когда от тебя отрекается Смерть?
Бессмертие?!
Я открыла рот — и закрыла, не сказав ни слова. Очень уж не вязалось… что-то тут не то…
— Он не мог умереть и не мог жить. Как человек — не мог. Старуха сделала ему подарочек на прощание, чтобы помнил. Он должен был пить кровь, иначе начинал сходить с ума, и… И — опять же пил кровь. Только уже не разбирая, сколько, как и у кого. И каждый приступ безумия оставлял в нем все меньше человеческого.
— И он превратился… — я запнулась, подбирая слово, — вот в это? Это ведь он был… там?
— Да, — тяжело уронил Анегард.
— А остальные?!
— Сейчас объясню. Остальные… понимаешь, Сьюз, он может питаться любой кровью. Как еда годится любая живая тварь. Но только кровь человека позволяет ему сохранить разум. А тот, у кого он возьмет слишком много, сам превратится в такого же.
— И они все?!..
— Да.
— Сволочь, — прошипела я.
— А Ронни? — спросила бабушка.
— А… — «ты», хотела спросить я. Но как о таком спросишь?
Анегард понял.
— Там хитро, — сказал он. — Этот… его, кстати, Зигмонд зовут… он не сразу понял. А когда понял, стал осторожнее. По глотку от человека… Стаю свою в руках держал жестко — это ж все его люди, из тех, кто первым под клыки попался, когда он и не понимал еще ничего. Из родных мест улетели, чтоб таких же не плодить. И они поумнели с тех пор. Научились, как лучше… Я не все, наверное, уловил, это ведь не сам он мне рассказал, а…
Молодой барон замялся, не умея объяснить. Я кивнула:
— Да, я поняла. Сила Звериной матери… ох и страшно было, когда вы с ним там взглядами сцепились! Аж воздух звенел!
Анегард поглядел странно: как будто я сказала что-то такое, о чем и понятия иметь не должна. Потер лоб.
— А, ну да. Я и забыл, о тебе говорят — звериная лекарка… да и сны эти… а ты не избранница ли, Сьюз?
Я мотнула головой:
— Что вы, господин! Просто слышу иногда. Успокоить могу… вот и все. Остальное — чему бабушка выучила. А там… там, наверное, с перепугу чувства обострились. И я ведь не слышала, не поняла, что там между вами было, просто… ну, как сказать? Что-то было — и все.
— Да, я понял, — кивнул Анегард. — Я знаю, как оно бывает. Перепугали мы тебя, да?
— Еще как…
— Ну, зато друг друга поняли. И выход нашли. Так что и с детьми, и с Рольфом, и со мной все в порядке будет. Да и с ними теперь легче.
— Что-то я нить упустила, — проворчала бабушка. — Рассказали б вы лучше толком, чем так скакать…
— Я расскажу потом, — я взяла бабушку за руку. — Там долго рассказывать, столько всего было… сейчас другое важно. Почему легче? — Я посмотрела Анегарду в глаза. — Как вы договорились, господин, объясните уж, сделайте милость! Ведь просто так они бы нас не отпустили?
— Я отдал кровь добровольно, — глухо сказал Анегард. — Сам предложил. А оказалось, это…
— Снимает проклятие? — замирая, прошептала я.
— Если бы… Нет, Сьюз, проклятыми они были, проклятыми и остались, и как тут помочь, никто не знает. Разве что сама Прядильщица. Но человеческая кровь им больше не нужна, и безумие им не грозит, и сколько в них от людей осталось, никуда уже не денется.
— Заморозили, — буркнула бабушка.
— Что? — переспросила я. Причем тут…
Бабушка усмехнулась невесело:
— Как вареники на морозе. Сколько надо, столько и лежат свеженькими.
— Да, похоже. — Анегард рассеянно кивнул.
— И что вы с ними сделаете?
— А что сделаешь? Пусть в замок перебираются, живут по-людски — насколько смогут. Мы ж с ними теперь вроде как родня получаемся.
— Верно, родня, — кивнула бабушка. — Да больше того! Раз им господин и защитник здешних земель свою кровь добровольно отдал… ох, твоя милость, ну ты и удумал! А если б не помогло?
— Дуракам везет, — ухмыльнулся Анегард. — Это посильней вассальной клятвы будет, верно. Я-то уж потом, задним умом понял. — Взял наконец-то свою кружку, выпил залпом давно согревшийся квас. На губах осталась мокрая дорожка, и мне захотелось взять платок и вытереть. Еле удержалась! — Поеду. Спасибо, хозяюшки, за угощение, рад бы еще посидеть, а только время не ждет. — Встал, глянул в окно, на скатившееся к вершинам деревьев солнце. — Как раз на Ореховый завернуть успею. Завтра устроим новоселье, а там уж…
А там, подумала я, и начнется самое интересное.
Пауза 1
В вечерних сумерках, примерно за полчаса до закрытия ворот, в славный город Оверте въехал всадник на гнедой в белых «чулках» и с белыми боками кобыле.
Кобыла была справная, с длинной гривой и лоснящейся от доброго корма шерстью, и неблагородный пегий окрас лишь подчеркивал очевидный любому лошаднику покладистый нрав. Иное дело ее хозяин. Сильные руки, разворот плеч и уверенная посадка выдавали человека, привычного к оружию и сражениям, светлые глаза глядели пристально и цепко. Такой на боевом жеребце разъезжать бы должен, смирная кобыла ему не к лицу.
Стражникам у ворот он назвался менестрелем.
— Сдается мне, — проворчал старший караула, — ты такой же менестрель, как я бургомистрова дочка. Лютня-то где?
— Украли, — мрачно ответил всадник. — Так могу спеть, если хочешь.
— Да уж ты, я чую, споешь, — караульный махнул рукой. — Надолго в город?
— Тебе что за печаль?
— О таких типах, как ты, я должен докладывать.
— Ненадолго. День, два… может, три.
— Едешь куда?
Губы «менестреля» искривила улыбка, такая же неприятная, как взгляд.
— Ты ж мне на медяк ломаный не веришь! Ну скажу я — в столицу. Или в Азельдор. Или вовсе — по святым местам. И что? Дорог много.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});