Мне открывает раньше сорока постаревшая женщина, чья жизнь, вероятно, не была легкой.
— Вам кого? — спрашивает она.
— Извините, Павел дома? — в свою очередь спрашиваю я.
— Паша, тебя! — зовет женщина.
Появляется высокий светловолосый парень в тренировочных брюках и темной рубашке в клетку, лицом похожий на открывшую мне женщину. Его интерес ко мне — из разряда случайных: он видит меня впервые.
— Здравствуйте, — говорит парень.
— Здравствуйте, — отвечаю я. — Вы — Павел, верно?
— Он самый.
Представляюсь. Удивление моего собеседника не выходит за рамки обычного. Он приглашает меня в комнату.
Комната как комната: футбольный мяч, магнитофон, гантели, книги. Одно лишь отличает ее от сотен тысяч таких же комнат — множество фотографий Ольги на стенах. Почерк автора кажется мне знакомым. Вспоминаю, что одну из таких фотографий я видел в квартире у метро «Ждановская».
Сообщаю Павлу о поводе своего визита. Разумеется, в тех подробностях, о которых он должен об этом знать, и в ответ выслушиваю сбивчивое и искреннее признание. Сбивчивость объясняется волнением парня. Искренность — его возрастом. Судя по всему, человек он добрый, открытый и честный.
— Мы познакомились три года назад, — рассказывает Павел. — Вместе поступали в университет, на филологический. Я поступил. Ольга не прошла по конкурсу. Я уговорил ее остаться в Москве и на следующий год поступать снова. Она послушалась меня, осталась. Пошла работать секретаршей в какой-то трест. Она и сейчас там работает. В первый полгода мы виделись каждый день, меня из-за этого чуть из университета не отчислили. Первую же сессию завалил, еле выкарабкался. Потом стали встречаться реже. У нее появились новые друзья, не мне чета — рестораны, машины… Учиться она не хотела, даже поступать не пыталась. Говорила, что и так всего в жизни добьется. В общем, жила в свое удовольствие. А жилось ей, по-видимому, не сладко. В последний раз я встретил ее в конце августа. Случайно. Обрадовалась, потащила в Сокольники… Бродили до утра… Как в добрые старые времена… Она была чем-то расстроена, плакала. Говорила, что все надоело, Что не может больше так жить… Сказала, что уедет… Я решил помочь ей. Ну, не то, чтобы помочь — вы понимаете? Я ведь люблю ее. Очень! Всегда любил… Договорился, что перейду на заочный, место на кафедре предложили. Не бог весть что, но на первых порах нам бы хватило. Написал вот эту открытку, просил о встрече…
Осторожно говорю, что на свидание девушка не придет.
— Что с ней? — встревожился Павел.
Сегодня утром я звонил в Грузию. Состояние по-прежнему тяжелое.
Как могу, успокаиваю парня. Не думаю, что он до конца мне верит, но не расспрашивает. Очевидно, понимает, что я ограничен в возможности отвечать. Его деликатность мне по душе. Добрый, открытый, честный… Почему-то именно таким людям мало в этой жизни везет.
Обвожу глазами стены. С фотографий, бесчисленно повторенные, за мной следят знакомые глаза. Они словно вопрошают: что же ты?.. В самом деле, что ж это я?..
— Эти фотографии… Они сделаны давно? — интересуюсь я, додумывая некую, внезапно пришедшую в голову мысль.
— Давно, — отвечает Павел. — В наш «голубой период».
— В последнее время вы ее не снимали?
— Нет… Впрочем, постойте! В конце июня мы с нашей группой отмечали окончание третьего курса. Это было в кафе «Валдай». Поздно вечером, перед самым закрытием, неожиданно появилась Ольга с каким-то типом. Я их несколько раз щелкнул во время танцев, сам не знаю зачем. Она увидела, разозлилась, отругала меня… Они тут же ушли.
— У вас есть эти фотографии? — поспешно перебиваю я.
Черт возьми, сегодня, кажется, не зря солнечный день!
— Да, конечно.
— Можно взглянуть?
— Пожалуйста.
Павел поднимается, достает с полки большую картонную коробку, высыпает на стол содержимое, находит несколько снимков и протягивает мне.
Я просматриваю фотографии. Мне требуется все мое самообладание, чтобы не проявить удивления, ибо я сразу узнаю человека, стоящего рядом с Ольгой…
— Можно я возьму их с собой? — спрашиваю я.
— Конечно, — говорит Павел. — Если хотите, я увеличу.
— Благодарю вас, не надо.
— Мне пора. Я встаю. Понимая, что я сейчас уйду, Павел решается сказать несколько трудно дающихся ему слов.
— Вы должны помочь ей, — говорит он, глядя куда-то в пол. — Она не виновата.
— Надеюсь, — вздыхаю я.
Я не могу сказать ему ничего иного. Хотя, по чести говоря, должен.
25
У шефа есть возможность в приказном порядке в любую минуту заполучить меня к себе. Однако на следующее утро он предпочитает появиться у меня сам. Шеф считает, что отеческий разговор о наших нуждах-бедах лучше всего проводить на нейтральной территории. У него в кабинете такой разговор, хочешь не хочешь, получится чересчур официальным.
Играть роль человека, озабоченного, никакой необходимости нет, ибо я и без того озабочен сверх всякой меры.
Что за польза Ростевану, что за выгода войскам,Если их военачальник предан горю и слезам? —
любопытствует Белопольский. Кавказские мотивы в данном случае весьма уместны. Что касается Руставели, то шеф не принадлежит к клану его наиболее экзальтированных почитателей, вроде моего друга тамады. Он просто много знает.
Вопрос задевает за живое. Самое время показать, что наша, так сказать, озабоченность является следствием нашей, так сказать, активности. Приглашаю полковника в кинозал. На маршруте перехода и в зале, пока настраивают проектор, он не задает мне ни одного вопроса. Он задаст их потом. Но это уже будет другой разговор и в ином тоне.
Гаснет свет. На экране появляется изображение. Это — один из двух снимков, переданных мне вчера Павлом.
— Видите девушку в левом углу? Это Морозова, — поясняю я. — А теперь обратите внимание на человека рядом с ней.
— В кожаной куртке? — уточняет Белопольский.
— Да. Здесь нечетко. Сейчас будет получше.
На экране возникает новый снимок интересующей нас пары. На сей раз лицо мужчины, запечатленного в фас, видно во всех деталях и интонациях. Ему явно не нравится, что его фотографируют.
— Никитин?! — восклицает полковник.
Ему незачем скрывать своего изумления, как и мне вчера.
— Он самый, — сдержанно подтверждаю я.
Восторгаться тут особенно нечем. Скорее наоборот.
Вспыхивает свет. Подхожу и сажусь рядом с шефом. Кинозал — одно из самых уютных мест в нашем офисе, его приятный полумрак хорошо стимулирует воображение. Последнее обстоятельство мне хорошо известно, я не без умысла устроил обсуждение увиденного именно здесь.