понято неправильно, и огромная часть его благотворной магии была потрачена впустую из-за благих намерений, которые человек так охотно призывает на замену знаниям. Даже функциональную ценность единства по большей части игнорировали и игнорируют. Нам без устали повторяют, что: главное возражение против разобщения в том, что оно воодушевляет врага. Согласно этой точке зрения, видимое разобщение так же серьезно, как и реальное; хотя совершенно очевидно, что все, что заставляет противника недооценивать нашу силу, как вера в то, что мы разобщены, приносит нам больше пользы, чем гипотетического вреда, якобы укрепляя моральный дух врага. Боевой дух нации, находящейся в состоянии войны, исходит изнутри нее самой, а фарисейство и тщеславие, возникающие при созерцании чужих несчастий, не имеют никакой моральной ценности. Современные гражданские в целом слишком закрыты, чтобы пережить тяжелую трагедию войны с тем высоким, сосредоточенным хладнокровием, которого она требует. Они склонны больше думать о том, как выглядят перед миром, тратить энергию на лишние объяснения, на растерянные и многоречивые попытки подружиться с посторонними, на попытки сбить с толку врага, считая, что могут серьезно повлиять на него жестами и гримасами. На самом деле следует признать: если бы такие маневры удавалось проводить с обдуманным и целенаправленным легкомыслием, на которое решились бы немногие, в этой конкретной войне можно было бы получить определенное удовлетворение от добросовестного, возможно, тяжелого и требующего серьезной подготовки «исследования нашей психологии» на материалах совершенно фантастического рода. Однако наши толкователи мира далеки от такого замысла, и, пока они не избавятся от серьезности и истеричности изложения, им лучше вообще помолчать.
Психологу ясно, что серьезность разобщения заключается в разочаровании собой, которое оно влечет. В этом его единственное и огромное значение. Каждая нотка разобщенности – это неисчислимая потеря силы духа; каждое свидетельство единения – это столь же неисчислимое обретение моральной силы. Обе половины этого утверждения заслуживают внимания, но вторая часть гораздо важнее. Если бы разобщение оказывало более сильное влияние, достаточно было бы насильственного контроля над мнением и выражением для подъема национального боевого духа. Однако из этого не вышло бы ничего хорошего, и мы должны надеяться только на добровольное единство как источник развития морального духа.
Именно эту цель мы смутно увидели перед собой, когда в первые недели войны почувствовали порывы дружелюбия, терпимости и доброй воли по отношению к нашим согражданам и готовность пожертвовать привилегиями, которыми нас наделила социальная система, чтобы наслаждаться властью, которую дает совершенная однородность населения.
Совсем небольшое сознательное действие властей в то время, очень маленькая реальная жертва привилегиями в нужный психологический момент, серия небольших, тщательно отобранных уступок, которые нисколько не подорвут устои, крохотное послабление громадной бесчеловечности социальной машины дали бы необходимую перестройку, из которой выросло бы истинное национальное единство.
Психологический момент был упущен, и страна лишилась возможности испытать потрясение, увидев свою моральную силу, которую пришлось оставить на волю удачи. Так что история Англии в первые четырнадцать месяцев войны шла своим привычным английским курсом. Социальная система классового разделения вскоре позабыла о мимолетной мягкости и вернулась к привычной жесткости. Более того, было решено, что война вовсе не является особым событием, меняющим общество сверху донизу, как думали обычные люди, и перед врагом следует делать вид, будто ничего особого не происходит. Нужно было продолжать невозмутимо вести свои дела и демонстрировать континенту высшую степень британской флегматичности. Национальное самосознание рабочего должно было поддерживаться тем, что он продолжает обеспечивать нам наши дивиденды, а наше – тем, что мы продолжаем их получать. Нет необходимости углубляться в историю этого нового суррогата единства. Сомнительно, чтобы наши враги были больше потрясены этим зрелищем, чем наши друзья. Стимулов воздействия на рабочих оказалось недостаточно, и пришлось выдумывать новые.
Проблема функционирования обычного гражданина во время войны, конечно, так и не была решена. Считалось, что если человек непригоден к военной службе и не является квалифицированным рабочим, то он просто бесполезный балласт, и его страстное желание служить – побочный продукт, бесполезный для государства.
То, что рабочие классы в определенной степени не смогли развить полное чувство национального единства, достаточно очевидно. А здесь утверждается: то, что было бы легко в первые дни войны и фактически недорого для правящих классов, неуклонно становится все более и более дорогостоящим для осуществления и все менее и менее эффективным. Мы уже сталкиваемся с необходимостью внесения глубоких изменений в социальную систему, чтобы эффективно убедить рабочего: его и наши интересы в этой войне едины.
То, что очень большой класс обычных граждан, неспособных непосредственно к военному делу, в мучительные месяцы войны оказался морально заброшенным, возможно, не менее серьезно, хотя этот факт не был вынесен на всеобщее обозрение. Должно быть совершенно ясно, что в стране, вовлеченной в упорную борьбу за существование, наличие большого класса, столь же чувствительного, как и все, к зову стада, но не имеющего возможности активно реагировать на него, таит в себе очень серьезные возможности. Единственным ответом на этот зов, приносящим покой, было бы служение; если в этом отказано, неизбежно последует беспокойство, неловкость и тревога. К такому психическому состоянию легко добавляются нетерпение, недовольство, преувеличенные страхи, пессимизм и раздражительность. Нужно помнить, что многие из таких людей были важными персонами в мирное время и сохраняют значительную часть своего престижа при социальной системе, которую мы решили поддерживать, хотя в военное время они, очевидно, не выполняют никаких функций. Эта группа праздных и взволнованных паразитов сформировала ядро, породившее вспышки разобщенности, которые мешают стране развивать свои ресурсы плавно и непрерывно. Подобные вспышки недовольства не основаны на нелояльности; они являются результатом низкого морального духа и исходят от людей, чья инстинктивная реакция на зов стада нарушена и которые, следовательно, лишены силы и хладнокровия тех, чьи души возвышены удовлетворительной инстинктивной деятельностью. Моральная нестабильность характерна для всех явлений разобщенности, которые мы сейчас рассматриваем, таких как рецидивы политической вражды, нападения на отдельных членов правительства, вспышки шпиономании, кампании против иностранцев и шумиха по поводу репрессий. Сходными, хотя и менее заметными проявлениями являются восторженное распространение слухов, раздувание скандалов, распространение пессимистических измышлений, которые доставляют удовольствие меньшим из этих моральных беспризорников. Из всех свидетельств упадка духа, несомненно, стоит упомянуть самое общее: изобилие технических советов и призывов. Если судить по тому, что мы читаем, мало что требует более полного отказа от разума. Почти всегда адресатом призывов является тот, от кого власти скрывают подробные знания. Однако добровольный критик считает, что это дает ему больший простор и свободу, а не причину для скромного молчания.
Интересно отметить, каким видят те, кто прислушиваются к мнению