«Метелью» нигде не упоминалось, хотя автор был подвергнут «идеологической порке» на собрании писателей 23 сентября [1940 г.]. Против пьесы выступили А. А. Фадеев, В. В. Вишневский, К. Я. Финн, И. Л. Альтман, А. С. Гурвич, Н. Н. Асеев[465].
Ответный удар не заставил себя ждать. 21 сентября 1940 года вступило в силу постановление Оргбюро ЦК «О Литературном Фонде Союза Советских Писателей и о фондах Управления по охране авторских прав», в котором содержалось требование
изъять из ведения Союза [советских писателей] Литературный Фонд СССР со всеми его учреждениями и подсобными предприятиями, а также Управление по охране авторских прав, передав их в ведение Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР[466].
Писательская организация буквально лишилась средств на поддержание собственной «боеспособности», а все расходы попали под контроль ведомства, возглавляемого Храпченко. Кроме того, правление Союза писателей обвинялось в отступлении от своих прямых обязанностей, заключавшихся в «управлении литературой». 28 сентября 1940 года Храпченко сообщил в ЦК о бесконтрольном расходовании средств Литфонда и подытожил: «В результате этого происходило открытое разбазаривание огромных государственных средств, имели место вопиющие безобразия»[467]. С началом войны конфликт хоть и ослаб, но ни одна из сторон не упускала возможность укрепить свои позиции на поле борьбы за власть. Именно поэтому оказалась возможной описанная выше попытка передела в Союзе писателей. Слабостью Фадеева не удалось воспользоваться в полной мере. После краткосрочного периода буквального отсутствия контроля над ССП началось жесткое и стремительное усиление авторитарных тенденций в руководстве писательской организации. Фадеев готовился к очередной атаке.
Ликвидация «Литературной газеты» и основания на ее месте «Литературы и искусства» также создавали условия для ужесточения конфронтации. Фактически, обе организационные структуры — Союз писателей и Комитет по делам искусств — были задействованы в «культурном производстве», но каждая из этих структур была заинтересована в продвижении собственных интересов. Относительная нормализация социально-политической обстановки актуализировала былые разногласия. Но у обеих сторон конфликта сохранялось осознание необходимости действовать аккуратно, наносить единичные, но прицельные удары по противнику. Секретарь писательской организации решился на реванш. 31 марта 1942 года прямые подчиненные Фадеева П. Скосырев и Е. Ковальчик от лица президиума и парткома Союза писателей адресуют Г. Александрову записку с просьбой вернуть Литфонд в систему писательской организации. В тексте утверждалось:
За истекшие полтора года президиум ССП СССР убедился, что выделение Литфонда из его системы не только не улучшило и не упорядочило работу Литфонда, а создало для него и для Союза писателей целый ряд дополнительных трудностей.
<…>
На президиум ССП и Литфонд легли задачи повседневно-творческой и материально-бытовой помощи писателям-фронтовикам, эвакуированным и семьям Членов ССП[468].
И далее:
…президиум ССП СССР просит санкционировать возвращение Литфонда в его систему, тем более что до настоящего времени передача Литфонда Комитету по делам искусств не была оформлена соответствующим правительственным постановлением[469].
Следующим шагом Фадеева стала вышеупомянутая записка с прилагавшимся проектом решения, направленная в Агитпроп ЦК 16 июля 1942 года. Целью этого обращения стал вопрос о выводе «Литературы и искусства» из-под контроля храпченковского Комитета. Фадеев писал:
Практика показала, что передача газеты «Литература и искусство» в систему издательства «Искусство» нецелесообразна. <…> издательство «Искусство» подчиняется Комитету по делам искусств, а газета является одновременно и органом Союза советских писателей СССР и Комитета по делам кинематографии. Это, в свою очередь, лишает возможности влиять на административную и хозяйственную деятельность аппарата редакции[470].
Интересно, что строится эта записка примерно на тех же риторических приемах, что и цитированное выше обращение П. Скосырева и Е. Ковальчик. Можно предполагать, что ответственный редактор «Литературы и искусства» был причастен к созданию обоих посланий в Агитпроп. С течением времени позиция Фадеева в роли руководителя Союза писателей становилась все прочнее: большое число литераторов находило решение своих проблем в обращении к нему напрямую (сохранилось довольно большое число адресованных Фадееву писем с просьбой посодействовать в том или ином вопросе), что благотворно сказывалось на репутации будущего «генсека» ССП. Заручившись поддержкой «работников литературы», Фадеев ощутил возможность максимально расширить свои полномочия и установить полный контроль над Союзом. По-видимому, тогда с ним случился очередной приступ «литературного политиканства», которое, как писал Симонов, «судорожно овладевало Фадеевым, вопреки всему тому главному, здоровому и честному по отношению к литературе, что составляло его истинную сущность»[471]. 19 декабря 1942 года президиум правления Союза писателей СССР в лице Н. Асеева, В. Лебедева-Кумача, Л. Соболева и А. Толстого принял соответствующее постановление, даровавшее Фадееву всю полноту власти. В документе это требование сформулировано прямо:
Уполномочить члена и секретаря президиума Союза советских писателей СССР тов. Фадеева Александра Александровича: управлять, заведовать и распоряжаться всеми делами, средствами и имуществом Правления Союза советских писателей СССР…[472]
Ослабление государственного контроля над художественной жизнью оказало сильное влияние на формирование низовой инициативы в среде творческих работников. Именно они ощущали себя вправе перенять функции надзора не только за работой Союза писателей, но и за литературным производством в целом. Редкие вмешательства партии в дела культуры становились своего рода сигналом к действию: доходило до того, что каждый сколько-нибудь сведущий в писательском деле человек считал своим долгом отреагировать на упадок литературной критики и непременно найти виновных. Чаще всего обвинения звучали в адрес Фадеева, и репутация писателя серьезно страдала каждый раз, когда их критическая масса перерастала в очередную докладную записку или партийное постановление. Несколько иным было положение Храпченко. Чаще всего его работа подвергалась критике в правительстве, когда упущение на «культурном фронте» напрямую вытекало из его личного решения. В остальных случаях «прорабатывался» непосредственный «виновник». Война превратила некогда активное противостояние в тлеющий конфликт. В послевоенный период разногласия между Фадеевым и Храпченко обострятся вновь.
* * *
Вся смыкавшаяся с культурой советская публичная сфера в годы позднего сталинизма буквально раскололась на две части: литературная индустрия подчинялась «писательскому генсеку» Фадееву безраздельно, даже когда он номинально не стоял во главе Союза писателей, а во власти «маршала советского искусства» Храпченко находилось сразу девять управлений, входивших в систему Комитета по делам искусств (музыкальных учреждений, музыкальных театров, драматических театров, по контролю за репертуаром, изобразительного искусства, цирка, учебных заведений, кадров, промышленных предприятий и снабжения). Кроме того, в ведении Храпченко находились шесть издательств: «Искусство», «Музыка», «Советский художник», «Советский график», Издательство ВТО и Издательство Музфонда. Видимость баланса между двумя полюсами культурной жизни обеспечивался благодаря тактике локальных репутационных ударов, которой Фадеев мастерски овладел еще в 1920‐е. От раза к разу Храпченко оказывался втянутым во все более неоднозначные ситуации, и от раза к разу принимаемые чиновником решения оказывались все