Читать интересную книгу Small World - Мартин Сутер

На следующий день Симона снова принесла фотографии.

— Это было в новогоднюю ночь 1959 года, — сказал он. И еще: — Питер Корт! А я думал, он погиб в автомобильной катастрофе. — И снова: — Ах, Серж Пайо! И Томи, эта свинья!

— Почему Томи свинья? — спросила Симона.

— Это всем известно, — ответил он.

С неспокойной совестью поехала Симона на следующий день в Цюрс вместе с Урсом («Ты еще припоминаешь? Это я, Урс, твой муж!» — выкрикнул он ей недавно, когда она вернулась из гостевого домика) покататься на лыжах с гор и встретить Новый год. Фотографии она отдала сестре Ранье, чтобы та могла посмотреть их с Конрадом.

Когда она вернулась, его летаргия уступила место чему-то другому. Ей показалось, что это ненависть. Сестра Ранья подтвердила, что это так. Она рассказала, что он стал беспокойным по ночам, что ему снятся всякие ужасы и что он иногда просыпается со страшной ненавистью на лице.

— Значит, мы больше не будем показывать ему фотографии, — сказала Симона. Сестра Ранья поглядела на нее удивленно.

— Но тогда мы лишим его эмоций.

И Симона продолжила сеансы с фотографиями.

— Что за фотографии? — поинтересовалась Эльвира Зенн.

Доктор Штойбли, докладывая ей о состоянии Конрада, бросил одну короткую фразу:

— Кажется, он съехал еще ниже. Практически не реагирует больше на фотографии.

Доктор Штойбли описал ей те фотографии, которые Симона все время показывала Конраду. Сначала намечался некоторый успех, но в последнее время уже никаких результатов — он ничего больше не мог вспомнить.

— А тот успех, в чем он выражался?

— Это возбуждало его. Он начинал много говорить. Правда, путал все времена и события, но для картины болезни это нормально.

— Что он рассказывал?

— О людях на фотографиях, о тех местах, где они были сделаны. Отчасти даже удивительно. Ведь все-таки фотографии сорокалетней давности.

— А теперь он на них больше не реагирует?

— Почти нет. Та часть мозга, где хранились эти воспоминания, похоже, теперь тоже поражена.

Доктор Штойбли много бы дал, чтобы узнать, почему Эльвира вдруг успокоилась.

* * *

Прошел год с небольшим после того как кучер Фаусто Бертини, ехавший на санях, нашел его в снежном сугробе в Штацерском лесу, и казалось, что Конрад Ланг полностью ушел в себя. Единственными людьми, которых он воспринимал, были сестра Ранья, при виде которой он буквально расцветал, стоило ей войти в комнату, и с которой он ровно и гладко разговаривал на корректном английском, и Жозелина Жобер, занимавшаяся с ним трудотерапией — с ней он рисовал кисточкой свои акварели четкими мелкими штрихами.

Стоял безрадостный январь, озеро внизу скрылось за пасмурной пеленой, целыми днями шли холодные дожди.

Симона переживала седьмой семейный кризис. Урс познакомился в горах с Терезией Пальмерс, попрыгуньей из Вены, которую вызвал на Новый год Эрвин Гублер, один из крупнейших в стране торговцев недвижимостью. Сейчас Урс поселил ее, следуя семейной традиции, в апартаментах люкс в отеле «Des Alpes». Симоне стало известно об этом — среди записок, сообщавших о поступивших телефонных звонках, лежала одна, на которой стояло: «Госпожа Терезия Пальмерс просит господина У. Коха позвонить ей в отель „Des Alpes“ в апартаменты люкс». И номер телефона при этом.

Не столько сама афера беспокоила Симону, сколько совпадение некоторых событий. Она была беременна. Урс, правда, об этом еще не знал. Именно в тот день, когда она собиралась преподнести ему эту радостную весть, она нашла записку с номером телефона. И очень сомневалась теперь: знай все, вел бы он себя по-другому?

Тоскливый январь и безнадежность, медленно заползавшая в гостевой домик, делали свое дело. Впервые с тех пор как она взяла под свое крылышко Конрада Ланга, ее просто задавила свинцовой тяжестью чудовищная депрессия. Симона принуждала себя заходить к Конраду в привычное время, но это были тягостные минуты, проводимые обоими в молчании — каждый погружался в свою собственную безысходность. Все чаще случалось так, что Симона уходила раньше обычного, и все чаще после этого она бежала в свою комнату «Лауры Эшли» и ревела там в одиночестве.

Похоже было, что Симона Кох, как и другие женщины, вот-вот бесследно исчезнет из жизни Конрада Ланга.

Эльвира Зенн выждала еще пару дней. Но из гостевого домика так и не пришло вестей об улучшении состояния Конрада Ланга, и тогда она уступила настойчивости доктора Штойбли и уехала в Гштад, где традиционно проводила свой зимний отдых в шале Кохов.

— Удаленность от дома пойдет вам на пользу, — сказал доктор и пообещал ей неустанно следить за происходящим. — Если что изменится, я позвоню вам.

— В любое время суток.

— Даже среди ночи, — солгал он ей.

Эльвира в Гштаде, Томас на Карибском море, Урс в тенетах любви — светская жизнь на вилле «Рододендрон» сошла на нет, и Симона из-за своего состояния ничего не предпринимала, чтобы как-то изменить положение. Она была рада почувствовать себя свободной от семейных обязательств, не вылезала из кровати дотемна или просто сидела в своей комнате и выходила, только чтобы нанести визит Конраду Лангу.

Однажды в пасмурную туманную субботу — холодный затяжной дождь барабанил в окна, не видно было даже буков возле беседки, и Урс уехал якобы по делам на уик-энд в Париж — Симона почувствовала в руках и ногах такую тяжесть, словно они превратились в тяжелые мокрые ветви старых елей, что росли у нее под окном, и она не пошла к Конраду.

Она и на другой день не вышла из своей комнаты. И даже на следующий ей удалось почти до вечера не думать о нем, но в дверь вдруг постучали.

Пришла сестра Ранья, прослышавшая, что Симоне нездоровится, она хотела спросить, не нужно ли ей чего. И еще она принесла акварель от Конрада. На акварели был изображен пестрый сад, на краю его торчал обломок ствола. Рядом с обломком Конрад написал красками слово «дерево». Ее тронула даже не столько сама картина, сколько то, что было написано корявыми буквами внизу под ней: «Конрад Ланг. Собственно, я еще хотел написать об этом».

Что он хотел написать? О чем? О причудливом саде из красных, зеленых, желтых и синих змеиных линий, кругов, крапинок и длинных лент, означавших, возможно, живые изгороди, дорожки, пруды, кусты, цветы на клумбе? Или о написанном крупными буквами слове «дерево» рядом с маленьким невзрачным обломком от него?

Может, он хотел написать, что и обломок все еще живое дерево?

«Собственно, я еще хотел написать об этом». И что помешало ему? То, что он уже забыл о чем? Или что рядом с ним не было никого, кто мог бы понять, что он имеет в виду? Акварель доказывала, что еще много чего происходит в этом мозгу, о котором врачи говорили, что скоро он будет не в состоянии управлять простейшими функциями организма.

И Симона Кох не исчезла из жизни Конрада. Напротив, она решила сделать все, чтобы он не исчез из ее.

Для доктора Вирта явилось большой неожиданностью, когда во время очередного визита ему сообщили, что его просят ненадолго зайти к госпоже Симоне Кох.

Теперь он сидит в этой своеобразной девичьей светелке, так не соответствовавшей духу этого дома, и пытается объяснить, что болезнь Альцгеймера по-прежнему остается неизлечимой.

— По состоянию больного на сегодня в нашем распоряжении есть только то, к чему мы уже давно прибегаем. И в общем у нас прекрасные результаты. А то, что мы наблюдаем сейчас, так это переход в новую стадию. И он неизбежен, госпожа Кох. Его нельзя остановить. Пока еще нельзя.

— Пока еще? А что, есть перспектива задержать развитие болезни?

— Некоторые специалисты считают, что даже в обозримом будущем.

— Что за специалисты?

— Болезнь Альцгеймера — большая проблема, и ее решение сулит огромные прибыли. Поэтому практически нет ни одной фармацевтической фирмы, которая не проводила бы исследования в этой области.

— И уже есть ощутимые результаты, это вы имеете в виду?

— Каждый месяц новые, порой многообещающие.

— Почему же вы не пробуете использовать их? Разве господину Лангу есть что терять?

— Ему-то, конечно, нет, зато мне есть. Эти медикаменты еще не допущены к применению в медицинской практике.

— Но разве не проводят иногда испытания в случае добровольного согласия больного?

— Эта стадия болезни уже исключает сознательное проявление доброй воли.

— Значит, тогда вообще невозможно провести эксперимент на пациенте, страдающем этой болезнью?

— Нет, почему же. Если пациент на ранней стадии заболевания дал на то свое согласие. Так сказать, в профилактических целях.

— И кому он должен был его дать?

— Обычно — лечащему врачу.

— Вам он дал его?

— Нет.

— Почему?

— Мы это с ним не обсуждали.

— Другими словами, вы ему этого не предлагали?

— Обычно это и не делается. — Доктор Вирт начал ощущать некий дискомфорт. — Могу ли я еще быть вам чем-нибудь полезен? Меня ждут в клинике.