Шампоровский снова взлетел на затрещавшие ящики и, не обращая внимания на дружное «ах!» обеих падчериц, замахал руками. – Поглядите, изначально этот нимб был таким же, как и фон вокруг! Синим! И сливался с этим фоном так, что никто и никогда его в жизни бы не заметил!
– Какой смысл был рисовать фон и нимб одной краской? – пожал плечами Пашка.
– В том-то и дело, что краски были разными!!! – Последние слова Шампоровского потонули в страшном скрежете и громе, и под вопли всех присутствующих антиквар грохнулся с ящика. Когда пыль немного улеглась, оказалось, что Соломон Борисович сидит под фреской, скрестив ноги по-турецки, и энергично отряхивает лысину.
– Тьфу… ну и пылища… Так вот, не знаю, каким способом художник этого добился! Возможно, намеренно взяты краски разного качества или штукатурка пропитана чем-то… Тут химический анализ нужен… надо будет в баночку сошкрябать и дома в мастерской кислотой опробовать… Короче – со временем краска нимба выцвела, а краска фона осталась такой же! Яркой и насыщенной! А нимб, побледнев…
– …начал выделяться, – закончила Соня. – Так вы считаете, что художник это сделал намеренно?
– А как же иначе, Сонечка? Я бы даже сказал, вызывающе намеренно! То есть двадцать лет назад, когда этот товарищ на стене рисовался, художник изо всех сил старался замаскировать этот нимб! Зная при этом, что спустя оч-чень продолжительное время нимб таки проявится!
– Но… как же так, Шлёма? – Генерал Полторецкий не сводил взгляда с тёмного, оскаленного лица Сватеева. – Ведь нимб – признак святости! Ни у одной из других фигур его нет!
– Я вам больше скажу, Игорь Петрович! – Шампоровский вскочил на ноги одним прыжком, как мальчик. – Вы видите его красную рубаху? В оккупированных советских деревнях, где стояли немцы, никто себе не мог позволить такую кумачовую, под цвет советского флага, косоворотку! Его расстреляли бы на месте! Это было бы всё равно, что написать на лбу «Гитлер капут!». И вот здесь как раз православная символика налицо! Потому что в красных тонах часто изображается одежда христианских мучеников! И очень интересно, в какую это преисподнюю он собирается спускаться?
– Преисподнюю?.. – испугалась Белка.
– А ты видишь эту чёрную ступенчатую дыру у него за спиной? Классический спуск в преисподнюю, где хочешь можно увидеть, хоть на «Сошествии Христа в ад», хоть на «Страшном суде»! А льва я вообще не понимаю! Зачем он здесь? Немецкая овчарка была бы гораздо уместнее!
– А на эскизе этого льва вовсе не было! – вдруг вспомнила Полундра. – Там вместо него птичка какая-то летала!
– Какая птичка? – впился в неё пристальным взглядом Шампоровский.
– Да вот эта вот… Которая тут дохлая валяется…
Шампоровский медленно перевёл взгляд на фреску. Действительно, у ног партизана виднелись какие-то белые перья.
– Это не птичка дохлая, чудовище ты, Юлька! – внимательно вглядевшись, провозгласил антиквар. – Это ангел со сложенными крыльями!
– Мёртвый?.. – испугалась Полундра.
– Юля! Согласно Писанию, ангелы – бессмертны!
– Значит, отдыхает?
– Понятия не имею… – Шампоровский выглядел абсолютно сбитым с толку. – Первый раз в жизни вижу разлёгшегося ангела… От чего им в раю отдыхать?! Да-а… В самом деле, какая Патриархия согласится всё это реставрировать? Юля, а на эскизе ангел тоже так… отдыхал?
– Нет! Говорю же – летал! Прямо у партизана над плечом! Как Карлсон!
– Азохен вей… – простонал Шампоровский. – Ничего не понимаю…
– Итак, Шлёма, суммируем. – Генерал Полторецкий сел на пол рядом с антикваром. – У нас имеется старая, недействующая церковь, на стенах которой – талантливые фрески…
– Уникальные фрески!
– …выполненные местным художником-самоучкой.
– Не самоучкой, ни в коем случае! Ему совершенно точно ставил руку кто-то из мастеров! Не удивлюсь, если московской школы Нестерова! Да здесь Павел Корин[3] просто из каждого портрета смотрит!
– Допустим. Шестнадцать портретов выполнены в единой манере: приближенной к иконописной, но без точного соблюдения канонов.
– Согласен.
– При этом фигура партизана… как, Юля?.. Ивана Сватеева резко выламывается из этого ряда. Без сомнения, художник один и тот же, но стиль изображения совсем другой. Я прав, Шлёма?
– Абсолютно! – Шампоровский вскочил и забегал по церкви. – И полнейшая загадка – этот нимб, и красная рубаха… и лев! Откуда лев в смоленских болотах, я вас спрашиваю?! Да ещё красный?! Да ещё, если Юлька не обозналась, ранее бывший птичкой?!. Ну вот что, махновцы, здесь слишком много загадок! И мне срочно нужно переговорить с внуком этого художника! Вы говорите, у него остались эскизы?
– Дядя Шлёма, но ведь уже, наверное, поздно… – осторожно заметила Соня. – Пока мы дойдём до Сватеева, начнёт темнеть. Смотрите, какая туча ползёт!
В окнах церкви действительно клубились свинцовые облака. За лесом уже громыхало. Солнце скрылось, и в церкви сразу же стало темно.
– Пойдёмте домой, – поёжившись, предложила Белка. – Там Натэлка уже, наверное, нервничает.
Гроза разразилась чудовищная. Над Островицами сотрясалось от грома чёрное небо, молнии вспыхивали одна за другой, дождь хлестал по крыше пулемётными очередями. Но на веранде уютно горела лампа, пыхтел чайник, стояла тарелка с Натэлиным печеньем, миска со свежесваренным вареньем, и шло очередное совещание. Полундра только что закончила пересказывать историю братьев Сватеевых.
– …и вот один брат ушёл в партизаны, а другой – в полицаи! Первого убили немцы, а второго расстреляли наши! Прямо у этой церкви! А после войны и его жена уехала! А в церкви нарисован его брат-партизан! Весь из себя с нимбом и в красном, как этот самый… замученник!
– Мученик, чудище… – послышался из угла страдальческий голос Шампоровского.
– Да я же так и говорю! – не дала сбить себя с толку Полундра.
– Не забудь, что мученический нимб был выполнен так, чтобы проявиться лишь спустя долгое время! – напомнил генерал Полторецкий. – И если нимб – это символ святости, то при чём тут лев, я в толк взять не могу. Шлёма, а вы?
– И не спрашивайте, Игорь Петрович, – мрачно отозвался Шампоровский. – И ведь сидит что-то в голове… вроде связанное с христианскими символами… или с каббалой… а вспомнить не могу! Не-ет, пора завязывать с Интернетом! Вот до чего дошло – нет вай-фая, и я уже не в состоянии простой вещи вспомнить!
– Художник изо всех сил что-то пытался сказать, – задумчиво проговорила Соня. – И этим нимбом, и этим львом. И этой красной рубахой.
– А по-людски сказать нельзя было? – проворчал Атаманов. – Знаешь что-то – ну, так и скажи! Или нарисуй так, чтобы всем понятно было! А теперь попробуй разберись, что к чему! Да ещё и церковь со дня на день снесут!
Хлопнула дверь. На веранду ввалился совершенно мокрый, голый до пояса Пашка. В его футболку был аккуратно завёрнут драгоценный айпад.
– Где тебя носит? – схватилась за голову Соня. –