Слава о твердости и решительности княгини распространилась по всей Руси, что помогло ей спокойно править подвластными землями и провести налоговую реформу. «Отправилась Ольга к Новгороду, – свидетельствовал летописец, – и установила по Мсте погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев, и там пребывала с ним в любви».
Однако, конечно, на Руси после этого не установился матриархат, и ни о какой свободе в выборе занятий для женщин речи не шло еще более чем тысячелетие. И даже другие русские княгини, а затем царицы правили своими подданными и землями вместо малолетних сыновей не вполне легально и вполне временно. Дочь царя Алексея Михайловича Романова царевна Софья попыталась было сделать властные прерогативы легальными, объявив себя правительницей при посаженных одновременно на престол братьях – больном и слабоумном Иоанне и малолетнем Петре. Однако ее правление окончилось, как только Петр Алексеевич окреп и сумел оказать ей достойное сопротивление.
Все последующие русские царицы и императрицы, начиная с вдовы Петра Великого Екатерины I, получали власть только по наследству или свергнув предыдущего правителя. То же правило распространялось и на право управления собственностью: женщина превращалась во владельца торгового дела или мануфактуры исключительно по наследству.
Не всегда, правда, женщинам удавалось справиться с унаследованным производством. Так, вдова М.В. Ломоносова, получив в 1765 году в наследство основанный им стекольный завод под Ораниенбаумом, промучившись три года, предпочла просто закрыть его. И примеры подобного рода лишь укрепляли сановников в мысли, что женщинам не следует доверять управление не только крупными капиталами или мануфактурами, но даже малыми ремесленными мастерскими. Возможно, поэтому вдове, унаследовавшей мастерскую, было законодательно запрещено нанимать новых работников, ведь необоснованное расширение производства могло привести к разорению и мастерской, и семьи ее покойного владельца. Законы империи подталкивали вдов, владеющих промышленной собственностью, к новому замужеству, чтобы формально управление вновь перешло к мужчине....
Вдове, унаследовавшей мастерскую , было законодательно запрещено нанимать новых работников, ведь необоснованное расширение производства могло привести к разорению и мастерской, и семьи ее покойного владельца.
В результате женщин, владевших фабриками и мануфактурами в самых промышленно развитых частях империи, можно было перечесть по пальцам.
«Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы, – писала историк Г.Н. Ульянова, – содержит сведения об 11 фабриках, в том числе 7 текстильных. Этими предприятиями владели 9 женщин, из которых 7 продолжали дело после смерти мужа-купца, 1 – дочь после смерти отца-купца и 1 владелица числилась мещанкой. Две купчихи унаследовали от мужей по два предприятия. Анна Куманина получила суконную фабрику, где работало 26 вольнонаемных рабочих (фабрика занимала 3-е место по объему производства в Москве, изготавливая 74 тыс. аршин тонкого сукна), и красильную фабрику (количество рабочих неизвестно). Анна Фомина получила фабрику по производству шелковых платков (18 вольнонаемных рабочих) и фабрику по производству хлопчатобумажной ткани-нанки (количество рабочих неизвестно)».
С годами их количество увеличивалось. Но в 1835 году в Москве лишь 35 особ женского пола владели тем же числом предприятий. А к концу XIX века, в 1890 году, 54 предпринимательницы имели 56 фабрик, заводов и мануфактур. В таких условиях никакой речи о равных правах и возможностях для мужчин и женщин-владельцев даже не заходило.
Не лучше обстояло дело и с другими профессиями. Женщинам простого звания охотно предоставляли любую тяжелую и неквалифицированную работу. Нередко обедневших и обездоленных представительниц неподатных сословий, включая дворянок, у которых не было достойного защитника и покровителя, отправляли на работы на фабрики, где они находились до самой смерти. Из «чистых» профессий женщинам оставались лишь места гувернанток, домашних учительниц да работа в модных мастерских, которая, кстати, в XVIII–XIX веках отнюдь не считалась в обществе почетной или даже приличной.
А уж о занятиях чисто мужских и вовсе говорить не приходилось. К примеру, императрицы Елизавета Петровна и Екатерина II любили щеголять в офицерских мундирах. Временами в военной форме появлялись и другие представительницы царской семьи, но это вовсе не означало, что женщины служили в армии. Единственная женщина-офицер Надежда Андреевна Дурова стала исключением, служившим лишь подтверждением этого правила. В 1806 году она, переодевшись казаком, бежала из дома, прибилась к казачьему полку, а затем поступила в Конно-польский уланский полк, с которым храбро воевала во время заграничной кампании. Выдало ее письмо отцу, написанное перед сражением, в котором она просила родителя простить причиненную семье боль, которая, может быть, усилится после ее смерти в бою. Это письмо живший в столице дядя показал знакомому генералу, и вскоре слух о кавалерист-девице дошел до императора Александра I. Ее лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождающими в Санкт-Петербург.
В своих мемуарах Дурова подробно описала трогательную встречу с Александром I: «Расспросив подробно обо всем, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил, что это первый пример в России; что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною; что ему очень приятно этому верить и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честию в дом отцовский, дав… Государь не имел времени кончить; при слове: возвратить в дом! я вскрикнула от ужаса и в ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..» Говоря это, я обнимала колени государевы и плакала. Государь был тронут; он поднял меня и спросил изменившимся голосом: «Чего же вы хотите?» – «Быть воином! носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь! другой нет для меня! Я родилась в лагере! трубный звук был колыбельной песнею для меня! Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; в шестнадцать достигла цели своей – одна, без всякой помощи! На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие! а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало б мне найти славную смерть в рядах воинов ваших!» Я говорила это, сложа руки, как пред образом, и смотря на государя глазами, полными слез. Государь слушал меня и тщетно старался скрыть, сколько был он растроган. Когда я перестала говорить, государь минуты две оставался как будто в нерешимости; наконец лицо его осветилось. «Если вы полагаете, – сказал император, – что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});