того, чтобы поговорить и не успевая подумать о том, что творю, я на эмоциях залепляю ему звонкую пощечину. И все это происходит на глазах у Галины Викторовны. Она охает и хватается за сердце, но я едва замечаю это. Сейчас во все глаза смотрю на то, как удивленно Одинцов потирает щеку, пытаясь понять, что сделал не так.
– И я рад тоже тебя видеть…
– П-простите… – лепечу, снова обращаясь к нему на вы. Все то доброе, что между нами было, моментально забывается. Мы с ним чужие. Враги. Осознав, тут же добавляю более твердо: – Это за то, что хотите отобрать моего сына.
–Что, прости?!
– Я требую объяснений.
– Для начала ты мне объясни, почему ходишь с ведром в моей клиники и еще и обвиняешь меня во всех смертных грехах?
– Можно подумать вы не в курсе! – срываюсь на крик. – Меня не пускают к ребенку, говорят, что я подписала документы об отказе! А я ничего не подписывала… – закрываю лицо руками. На спектакль со мной в главной роли уже сбегаются посмотреть любознательные дамы.
– Не стойте столбом, дорогуша, – Виталий сует ведро Галине Викторовне и буквально утаскивает меня куда-то в конец коридора. Но я не особенно хочу за ним идти, предполагая, что он ведет меня к выходу.
– Не пойду! Только попробуйте меня выставить! – упираюсь, пытаюсь протестовать… и Виталий не выдерживает. Резко останавливается и прижимает меня к себе, заставляя затихнуть. Но только на мгновение.
– Я на вас в суд подам! – последнее, что удается выговорить, прежде чем мы с доктором почти падаем на дверь в какое-то помещение. И в следующий момент он внезапно… целует меня. Да так как ни разу не целовал мой муж Вова. Не сразу понимаю, что происходит. Земля уплывает из-под ног. Но дело вовсе не в физической слабости. Это что-то другое… непонятное, непривычное, странное.
Чувствую мощь и уверенность, исходящую от этого мужчины. Почти таю в его руках, но сигнал бедствия вовремя приходит от едва не отключившейся головы.
«Опомнись, дура! Ты позволяешь себя целовать тому, кто хочет отобрать твоего сына!» – вопит мозг. И я моментально прихожу в себя. Упираюсь кулаками в его грудь и отталкиваю со всей своей имеющейся силой.
– Вы… вы… чудовище!
– Вполне возможно, – заглядывает прямо в душу небесно-голубыми ангельскими глазами. – Можешь меня снова ударить. Я готов, – подставляет щеку. – Сейчас хотя бы будет за что.
На мгновение теряюсь. Слишком убедителен он в своей неосведомленности.
– Верните мне ребенка. Я сделаю все, что попросите, – тихо добавляю я. После поцелуя желание скандалить уступает чувству растерянности. Не знаю, зачем он затолкал меня в это помещение, похожее на подсобку. Но сейчас важно лишь то, что Виталий – единственный кто может повлиять на ситуацию. И моя задача добиться этого.
– Объясни наконец, что происходит. Иначе я вызову санитаров и заставлю тебя пройти тест на вменяемость, – приняв суровый вид, обещает он. – Знаю, что у женщин распространены послеродовые депрессии, но чтобы до помешательства…
– Не надо… только не в психушку! Я здорова! Это вас стоит проверить… Зачем вы меня поцеловали?! – тараторю, хватаясь за голову.
– Арина Романовна. Даю вам три минуты. Потом я уйду на совещание, – нарочито официально обращается и смотрит на часы.
Кажется, не шутит. Вздрагиваю и сбивчиво вываливаю на него все, что произошло.
Слушает внимательно. Его лицо не выражает ничего. Только сосредоточенность.
– Ты утверждаешь, что моя клиника торгует младенцами? – в глазах вспыхивает едва уловимая насмешка.
– Я констатирую факт. Возможно, это происходит за вашей спиной, если вы ничего не знаете.
– Ок. Понял.
– Отведите меня к сыну.
Виталий сжимает губы размышляя.
– В чем проблема?! Или вы тоже считаете, что ребенок не мой?! Вы же сами присутствовали на родах, – хватаю его за руку.
– Хорошо. Но с тобой будет дежурить несколько медсестер и врач. Пойми меня правильно, я не хочу, чтобы с мальчиком что-то случилось. В таком состоянии ты склонна к необдуманным поступкам.
– И что потом? Снова выставите меня за дверь? – поднимаю брови.
– Пока ты будешь в палате, я узнаю, по какой причине тебе отказали в доступе к сыну. В любом случае мне нужно время, чтобы разобраться.
– Вы не верите мне? – поднимаю глаза полные слез. Мое настроение похоже на американские горки. Внезапно озаренная надеждой, надеюсь на лучшее, а потом снова срываюсь в пропасть, под гнетом реальности.
– Если бы я не верил, то давно вызвал сюда бригаду. Идем. Но сначала мне нужно сменить халат. Ты облила меня грязной водой, – он напоминает мне о нашей встрече.
– Простите. Это было не специально.
– Уверен, что так и есть. И хватит уже мне «выкать».
Не отвечаю. Молча наблюдаю, как он переодевается. Стаскивает халат, расстегивает рубашку. Хочется прикрыть глаза или отвернуться. Но я боюсь, что Виталий сбежит или вовсе исчезнет. Поэтому краснею как школьница и смотрю в пол.
Но от моего взгляда не укрывается то, что Одинцов в отличной форме. Никакого живота или боков. Подтянутый, пышущий здоровьем мужчина в самом расцвете лет.
– Снимай униформу, – отдает распоряжение уверенным тоном руководителя, вырывая из размышлений.
– Зачем?! – пугаюсь.
– Ты к сыну в грязном идти собираешься?
Только сейчас замечаю, что брызги попали и на меня.
Странные, неуместные мысли бродят в голове. Но ведь он предложил мне всего лишь переодеться. Это разумно.
– У меня нет сменной формы.
– Возьми халат, – протягивает чистый.
– А под него что надеть?
– У тебя униформа на голое тело надета?
– Нет, – еще сильнее краснею. Черт возьми. Он же видел меня во всей «красе» во время родов. Чего же я так стесняюсь?
– Арина, ты меня удивляешь, – делает шаг, а я отступаю. – Да не бойся, не трону, – кажется, даже обижается. – Я просто выйду, чтобы дать тебе спокойно переодеться.
– Нет, – преграждаю путь. – Вы, то есть ты, никуда не пойдешь. Вдруг снова сбежишь?
– Не привык бегать от женщин, – фыркает, оценивающе наблюдая за мной.
– Со мной не пройдут эти фокусы! Я порядочная девушка, – на всякий случай расставляю все точки над i.
– Тогда давай быстрее. Снимай с себя это все… и больше не надевай. Санитарка нашлась! После кесарева… Уму непостижимо, – скрещивает руки на груди, выжидательно смотря на меня. – Вот, значит, для кого ты работу спрашивала у моей матери… – догадывается.
– Мне пришлось, – почему-то оправдываюсь, хотя не должна.
– Но зачем?
– Чем, по-твоему, мне оплачивать невероятно высокие услуги твоей клиники? Я хотела заработать! – резко спрашиваю, злясь на весь белый свет.
– С тебя требовали деньги? – поднимает брови.
– За все нужно платить, – отвечаю. А после отворачиваюсь и быстро снимаю мокрую униформу. К счастью, под ней вполне приличное белье. Надеюсь,