Читать интересную книгу Голая королева - Татьяна Гармаш-Роффе

Сначала такое предположение его порадовало: с девственницей возни много!.. Но тут же больно прихватило в груди от ревности.

Он тронул Алю за плечо:

– Ты спала с кем-нибудь?

Аля ответила не сразу. Он уж было подумал, что она заснула и не слышит его вопроса, но она вдруг произнесла: «Нет».

Всю долгую паузу перед ответом Аля пыталась проанализировать, что творится с ее дядей…

И поняла. И сказала себе, что это их последний совместный поход. И уж тем более с единственной палаткой…

Как ни странно, ему все же удалось заснуть, а утром он обнаружил, что Али в палатке нет. Он застал ее за приготовлением простенького завтрака из консервов, и его плотоядный взгляд выхватил круглые коленки, тонкую талию, стыдливо отведенные от него глаза…

Она все поняла, мелькнула догадка.

Но почему-то ему не пришло в голову, что поняла – не значит, что согласилась!..

И понимание, которое он прочел в ее стыдливом взгляде, словно отворило шлюз, в который ринулась потоком его страсть.

Виталий Петрович распластал Алю на траве.

Она не вырывалась – понимала, что не справится с превосходящим ее по физической силе дядей…

Он же усмотрел в этом согласие. Впрочем, попытайся Аля оказать сопротивление, он усмотрел бы в этом кокетство…

Алина оказалась девственницей, и, возможно, он причинял ей боль, но она не обронила ни звука. Закончив, Виталий Петрович встал и посмотрел с легким выражением извинения на нее. Она отвела глаза. Она ничего не сказала, не упрекнула, не высказала обиды…

И он решил, что Алина принадлежит ему.

Он выждал пару дней, полагая, что девственница должна за этот срок оправиться от нанесенного ей ущерба. На третий день, уже дома, ближе к ночи, просто дернул ее за руку и посадил к себе на колени. Ему хотелось посмотреть, как она поведет себя, – вдруг понадобилось выражение ее эмоций, вдруг сделалось небезразлично, как к нему относится другой человек…

Аля, посидев секунду, молча встала и ушла в свою комнату, не обернувшись. Она была уверена, что этим сказала дяде все…

Виталий Петрович остался в некотором недоумении, но быстро заверил себя, что Алина его дразнит.

И он пошел за ней.

На этот раз Алина попыталась оказать сопротивление, но это только распалило его. Он снова овладел ею, на этот раз уже по-настоящему, со всей страстью, не сдерживаемый мыслью о девственности и прочих неприятностях. В какой-то момент ему показалось, что еще немного, и он просто проткнет ее насквозь… Но она снова молчала, вскрикнув лишь один раз, когда он посадил ее на себя и его изголодавшийся по женской плоти член уперся, как таран, в нежную девичью матку.

Несколько дней потом Аля болела. Он пытался быть с ней ласковым, даже немного заискивал – она снова молчала и отводила глаза. Что-то нашептывало ему, что она вовсе не кокетничает, что она его не хочет. Хуже: что она его ненавидит… Но он не хотел вслушиваться в этот мерзкий голос, шептавший столь невыносимые вещи.

Он насиловал ее теперь регулярно. Впрочем, он сам так не считал. Он избегал давать их отношениям название, и, уж конечно, он не называл их словом «любовь», хотя бы потому, что не знал, что это означает… Просто – «отношения». Тот факт, что Аля ни словом, ни взглядом, ни жестом не давала ему повода заподозрить, что с ее стороны может существовать некое отношение к нему, ему как-то не мешал. За ее молчаливой покорностью зрела и наливалась ненависть, но дядя, дорвавшийся до юного женского тела, ничего не замечал и не хотел замечать.

Никогда, никогда в жизни он так не жаждал обладания женщиной! С Алей он просто потерял последний разум… К тому же Аля ничего не требовала. Ее не надо было любить, ей не нужно было его внимание, его нежность.

И оттого-то он любил ее.

Виталий Петрович стал входить во вкус. Он вдруг открыл, что многое упустил в своей жизни, и резво принялся наверстывать. Крепкий и плотный, он крутил ее хрупкое, еще не до конца сформировавшееся тело, как циркач, он замирал, выжидал и нападал, вонзаясь в нее неожиданно и сильно, словно хищник в трепетную плоть. Будучи человеком беспредельно эгоистичным, он при этом совершенно забывал об Алином удовольствии, полагая, что если ему хорошо, то и ей тоже. Он не знал ласк, нежных касаний, способных снять напряжение, возбудить, расположить – пусть не душу, но хотя бы тело – к любовным бата­лиям. Нет, он приступал сразу же, кидая ее на кровать и крутя во все стороны, – так он демонстрировал свое мастерство, так он наверстывал упущенные им годы.

И Алина молчала, уступая с холодной покорностью дядиному натиску. Привыкшая к дисциплине, приученная не проявлять свои эмоции, Алина не знала, как должна выражать себя душа. Она не представляла, как выглядит протест, она не умела выкричать свое несогласие с насилием.

Ей казалось, что она его уже ясно выразила – всем своим видом, своим холодным отчуждением, своим молчанием, своим «нет»! Но дядя ничего не хотел понимать, не желал вникать в ее чувства. Они были несущественны, неважны, не интересны и полностью им игнорируемы, как долгие годы игнорировались не существующие в его языке слова «хочу» и «не хочу», «люблю» и «не люблю»…

Виталию Петровичу было невдомек, что на этом языке говорит душа. И даже само ее наличие ему было невдомек. Его занимало только нежное девичье тело. Примерно так же, как природа: источник одностороннего насыщения его потребностей.

Но душа наличествует.

И протестует.

В один прекрасный день Виталий Петрович смертельно отравился маринованными грибами.

Экспертиза показала, что в банке грибов содержалась крайне ядовитая волоконница Патуйара. Как она могла попасть в банку, как она могла затесаться среди хороших грибов, когда всем было известно, что Виталий Петрович опытный грибник, – уму непостижимо! Все качали головами и сочувствовали Алине: бедняжка, видно, суждено ей оставаться сиротой – то родители погибли, а теперь, вишь, и дядя…

Алина молчала, только сделалась бледной, синие глаза зияли на прозрачном лице в половину пространства. Все отнесли ее бледность за счет печали.

Но однажды Аля не выдержала. Катя просидела с ней всю ночь, пытаясь утихомирить внезапную истерику. «Водки выпей, это лучше валерьянки, полегчает», – советовала она.

Аля выпила. Катя была единственным человеком, которому она доверяла и которого она любила, чувствуя в ней искреннюю и бескорыстную (ну, разве чуть-чуть корыстную: Кате льстила дружба красивой девочки, которая сильно поднимала ее престиж среди знакомых) преданность.

И под утро было обронено признание, что она замариновала волоконницу Патуйара вместе с другими грибами, надеясь, что рано или поздно дойдет до этой банки очередь, и тогда дядя ее съест…

Очередь до отравленной банки дошла в декабре.

Милиция если и подозревала Алину, то доказательств у них не было; к тому же девочка осталась сиротой; к тому же прехорошенькая; к тому же несовершеннолетняя…

Дело было быстро списано в архив.

Некоторое время Кис потрясенно молчал, уставившись невидящим взглядом в голубой пластик стола.

Катя нервно кусала губы.

– Как об этом узнала Марго? – заговорил наконец Алексей. – Неужто Алина была так неосторожна и доверила ей свою тайну?

Катя не ответила, по-прежнему кусая губы и отводя глаза.

Что ж, понятно, как узнала об этом Марго…

– Зачем вы ей рассказали? – сурово спросил Кис. – Вы ведь, Катя, сами утверждали, что Марго – средоточие всех мыслимых пороков! Как же вы так оплошали?

Катя залилась слезами.

– Я пошла к ней… – рыдала она, – я хотела ее попросить, чтоб она оставила Алю в покое… Чтобы не подбивала уехать… И Марго… Марго стала… Издеваться надо мной…

Кис вынул из кармана пакетик с бумажными носовыми платками и протянул один Кате. Та шумно высморкалась, но плакать продолжала.

– Она смеялась над нашей дружбой… Говорила… Говорила, какая, мол, такая дружба?.. Ты на себя посмотри и на Алю – кто ты ей? Аля, мол, так просто, от нечего делать с тобой связалась, просто, чтобы время провести, а то в этой дыре ни мужика приличного не найти, ни даже подружки-и-и…

Очередной носовой платок проследовал по тому же назначению.

– И вы похвастались, что пользуетесь безграничным доверием Алины? И в доказательство рассказали Марго ее тайну?

Глядя на потоки слез, которые с новой силой хлынули из Катиных глаз, Кис выложил пачку платков на стол и покинул кафе, оставив Катю в одиночестве доплакивать свое предательство.

Глава 18

– Ты опять врешь! – кричала разъяренная Марго. – Ты пытаешься нас всех надуть! У тебя все время отговорки! Ты вечером была дома! Никуда ты не ушла, врешь, гнусная обманщица!

– Нет, Марго, это правда, – твердо произнесла Аля. Она чувствовала прилив решимости – так с ней бывало всегда, когда она чувствовала себя окончательно припертой к стенке.