Читать интересную книгу Цвет мести – алый - Галина Романова

– Все так, но все очень плохо, Валерий Иванович. – Горелов поднял руку к верхней пуговице – расстегнуть ее, иначе он точно задохнется. – Получается, что к смерти этих двух женщин имеет самое непосредственное отношение господин Холодов, так?

– Конечно, так! Разве же осмелились бы его «ребята» без его ведома сотворить такие чудеса? Яснее ясного – достала его твоя Маргарита, он и того… Отделался от нее подобным образом. Некрасиво, правда, как-то это вышло, устроил бы ей аварию, что ли! А то срам один! Сплошь срам!

– Может, как раз такое условиям их контракта не противоречит? – предположил Иннокентий.

– Да ладно тебе людей-то смешить! – фыркнул Сизых. – Думаю, если и имел место какой-то контракт, то место для твоей Ритки отводилось в нем лишь на пустой странице. Дуры! Какие же бабы дуры! Согласись?

– Так точно, – вяло произнес Иннокентий, все еще не понимая, куда же клонит его догадливый начальник.

– Вот и я говорю, – обрадованно подхватил тот. – Они – дуры, а нам расхлебывать, так ведь? Только, Кеша, не станем мы с тобой ничего расхлебывать! Ни хрена нам это не надо!

– Как это?!

– А так!

Сизых полез из-за стола. Заложил руки за спину и принялся ходить по кабинету, медленно сужая круги вокруг Горелова.

– Она – сука, и к гадалке не ходи. И не только с тобой, видимо, сукой она была, если уж господину Холодову захотелось ее… Н-да… Допекла мужика, одним словом! Ну, допекла и допекла, это их личные проблемы. Разрешил он их таким вот способом, и что с того? Как уж получилось, как смогли, так и разрешили. Конечно, если бы она погибла в аварии… это было бы предпочтительнее. Но, видно, не поступило таких указаний. Сделали все иначе. Что теперь нам-то делать? – Сизых остановился за спиной Горелова, наклонился, положив ладони на спинку его стула, и шепнул ему в самое ухо: – Забудь, Горелов!

– Что забыть?

Из-за недавних слов начальника ему сделалось так тошно, что хоть вой и мебель круши, честное слово! Он даже представил себе, что первым в стену полетел бы стул, на котором он сейчас сидит. Потом он смахнул бы со стола все эти ватрушки вместе с чашками и чайником. Бумаги полетели бы к чертовой матери в разные стороны! Сизых бы тоже досталось, невзирая на его положение и звание.

Видишь, как он повернул все, а! Мудрец, мудрец…

– Все забудь, Кеша, – Сизых опустил ему на плечо тяжелую руку, крепко сжал. – Знаю, что хотелось бы тебе очень этого старого говнюка схватить за его дряблую шею и к земле прижать. Но…

– Но что?

– Но не получится у тебя это, Горелов. И у меня не получится. Зубы только себе сломаем и шишек набьем. Это тебе терять уже нечего, а у меня – дочки, жена! Завтра из школы не дойдут они до дома, исчезнут, растворятся, и что мне тогда делать? Вешаться? Сначала жену повесить, а потом – себя?

– Почему?

– Потому что жить после такого я дальше не смогу, и жена моя тоже. И было бы из-за чего, господи! – фыркнул ему в самое ухо Сизых, дыша тяжело, прерывисто. – Из-за поганой девки, которая места, куда бы свою задницу пристроить, все не могла найти!

– У вас ведь тоже – девки, Валерий Иванович. – Горелов повел плечом, высвобождая его из-под начальственной тяжелой длани. – И они тоже могут наломать дров, когда вырастут. Могут ошибиться.

– Но не так же, Горелов! Не так же! – оборвал его сердито Сизых. – В общем, слушай меня…

Начальник сел за стол. Выпрямил спину, что давалось ему нелегко после ранения, и делал он это не часто, а лишь в моменты крутых разносов. Посмотрел на Горелова, как на своего личного врага.

– Дело мы закрываем – за отсутствием состава преступления.

– Валерий Иванович! – Горелов приподнялся со стула. – Но как же так?! Налицо же – умышленное причинение вреда здоровью, повлекшее смерть двух лиц, и…

– Я сказал – хватит!!! – заорал не своим голосом Сизых и шарахнул кулаком по столу, да так, что ватрушки на тарелке подпрыгнули, а Горелов быстро опустился на свое место. – Мне не нужен весь этот геморрой из-за какой-то шалавы!!! Доказать ты ничего не сумеешь, пара алкашей из подъезда – это не свидетели! Эксперты в один голос утверждают, что никаких следов насилия не обнаружено! Все! Все, Горелов! Закрыли это дело – и эту тему – раз и навсегда! Понял?!

Он молча кивнул.

В глубине души он, конечно же, был согласен с Сизых – целиком и полностью. Доказать что-то им вряд ли удастся. Никто, кроме двух личностей сомнительного вида и рода деятельности, не видел, как Захаров уезжал, а Анастасия кричала ему из окна, будучи еще вполне живой и здоровой. Никто, кроме них, не видел подъехавший к дому джип и мужчину, вышедшего из него. Никто не подтвердит, кроме них, опять же, что он вошел в подъезд, а потом быстро вышел оттуда. Любой хороший адвокат – а их у Холодова целая стая – разнесет в пух и прах все их показания.

И даже если и найдется кто-то еще, кто-то глазастый, увидевший в тот вечер некоего мужика из охранного предприятия, то где гарантия, что он заходил именно в квартиру Анастасии? Ну, подъехал и подъехал, дальше-то что? Вошел в подъезд – и вышел. Зачем? А просто так! А вот велел ему господин Холодов убедиться в том, что с его женой все в порядке! И все.

– Ты же и сам не уверен в том, что их обеих именно убили, – проворчал Сизых, хватаясь за сердце. – Всю кровь мою ты выпил, а! Может, они – того… В самом деле… сами!

– Может, – кивнул Горелов понуро. – Но что там делал этот мужик из охранного предприятия?

– Я тебе уже сказал: выполнял поручение своего шефа! То есть следил за его женой в момент отсутствия босса!

– А почему тогда он не предотвратил трагедию?

– Дурак же ты, Горелов! – выпалил Валерий Иванович и зашвырнул себе под язык таблетку. – Не было ее, понимаешь? Не было никакой трагедии! Бабы обкололись и померли сами во время лесбийского прелюбодеяния!

Последние два слова он выговорил по слогам, боясь ошибиться. Выговорил, языком пощелкал, то ли рассасывая таблетку, то ли смакуя собственный слог. Улыбнулся устало и указал Горелову на дверь:

– Иди и забудь, Иннокентий. Иначе ты меня так в гроб вгонишь. А у меня жена и дочки!

Горелов встал и пошел к выходу. Он намеренно забыл папку на столе. Может, Сизых захочет все-таки из природного упрямства и настырной интуиции взглянуть на документы, может, заинтересуется ими?

Не заинтересовался. Швырнул папку ему в спину прямо из-за стола своего, Горелов еле успел ее поймать. И ведь, хитрец, застегнуть ее успел, иначе поднимать бы Горелову все бумаги с пола.

– С Захарова все подозрения снимешь и… И извинись перед человеком, – напомнил ему начальник. – Не стоило вообще его трогать. Уважаемый человек. Запил, я слышал, мужик-то? Мне его адвокат аж со слезой в голосе жалился: никогда, говорит, такого клиента у него еще не было! Если бы не жена его, отказался бы он и от великих гонораров. А так – все что-то копает, хлопочет… Ты извинись перед дядечкой-то, извинись, Кеша.

– Хорошо, – кивнул Горелов и вышел за дверь.

Он шел к своему кабинету, упорно размышляя.

Да, он согласился с Сизых, дело он закроет. Пусть это будет несчастный случай, пусть! Да, он понимает, что не по зубам ему господин Холодов. Ни за что не усадить Горелову его задницу на скамью подсудимых, даже если этот тип и виновен в смерти Марго.

Да, он понимает, что нечего ему предъявить тому малому из охранного агентства. И если даже докажет факт присутствия малого этого в тот вечер у подъезда Насти – ну, там, изымет съемки с камер видеонаблюдения близлежащих магазинов и других объектов, – доказать, что охранник входил в ее квартиру, ему тоже не по силам.

Что же остается?

Горелов вложил ключ в замок своего кабинета. Трижды повернул, переступил через порог. Швырнул папку на стол – прямо от двери. Та, пролетев расстояние в три метра, скользнула по столу и благополучно с него свалилась. А и черт с ней! Все равно она больше не нужна. Доказать он ничего не сможет, но…

Но поговорить-то ему никто не запретит, так? Он же может побеседовать с тем малым из охранного предприятия? Может. Не как с подозреваемым, а как с возможным свидетелем. И не для протокола вовсе. Какой уж теперь протокол, если Сизых орет белугой – закрывай дело! Нет, он в собственных целях поговорит с ним. Для себя, для своей души, которая непонятно отчего все ноет и ноет по умершей Ритке-дуре. Даже Юлькины коленки с загорелой попкой ему не помогают. Без конца думает он о погибшей бывшей жене. Без конца их совместную жизнь вспоминает, как и хорошо им бывало, и не очень. Как и разговаривать они могли без умолку, и молчать неделями. Всякое бывало.

Что же он, убийц чужих людей всегда разыскивал, на ходу подметки рвал, а о своей бывшей забудет? Не простит же он себе этого никогда, точно не простит! Так и засядет это занозой в сердце: что вот – мог, но ничего не сделал.

К тому же ему не давали покоя и мысли об этом увальне Белове, которому на «раз» удалось разговорить персонал кофейни. С Беловым-то они поговорили, а его встретили сухими официальными отнекиваниями. Ничего и никого не видели и знать, мол, ничего не знаем! Не бряцать же перед ними оружием, в самом деле! Брови он похмурил, покивал да и ушел. Выслушал обстоятельный рассказ Вениамина, даже похвалил его через свое величайшее «не хочу». Договорился работать с ним в тесной сцепке, раз уж так все сложилось. И теперь – что же? Все бросить, да? Позволить Белову водрузить на свою лобастую голову лавровый венок? А он ведь этот веник и получит! Он примется бродить туда-сюда, месить снег своими ужасными ботинищами и настырно добиваться правды. И добьется. А он – Горелов – потом лишь кисло улыбнется, потому что он – не захотел, потому что он Сизых послушался, потому что не счел нужным…