техники будущего и не смог бы объяснить нашим конструкторам как именно работает такая боевая техника. Только внешний вид, калибры орудий и некоторые другие детали. А в остальном, увы… – он виновато развёл руками.
– Понимаю.. – проронил Гитлер. – Я обдумаю это предложение и сообщу вам о своём решении, унтерштурмфюрер. А пока приказываю вам кратко изложить ваши сведения по этому вопросу письменно и с рисунками. Думаю, излишне напоминать о секретности этих сведений? Как только будете готовы, передайте эту записку через моего адъютанта. От этого будет зависеть моё решение о вашей просьбе. Вам всё понятно, унтерштурмфюрер? Можете идти.
– Яволь! – Гюнтер развернулся через плечо и чётким шагом вышел из кабинета фюрера, пройдя в предусмотрительно открытую Гюнше, дверь. Слегка дрожащей рукой он забрал у адъютанта фюрера своё оружие и зайдя за угол, остановился, бессильно привалившись к стене. Расстегнул китель у ворота и провёл потной рукой по лицу.
«Это было нелегко… Под таким взглядом очень трудно врать… Неудивительно, что Гитлер стал вождём, обладая такой харизмой и аурой силы он легко подчиняет и заставляет верить себе даже если логика вещей против»..
Наскоро приведя себя в порядок в туалете, он направился на пост, где его снова подозвал командир, гауптштурмфюрер Майер.
– Что-то вы бледны, Гюнтер… Крепко досталось от фюрера? – похоже, он был в хорошем настроении и поэтому улыбался.
– Вы правы, гауптштурмфюрер… – он усмехнулся. – До сих пор в себя не могу прийти.
– Без чинов, Гюнтер! Так что случилось? В чём причина вызова? – допытывался Майер.
– Извините, Людвиг, но я не могу вам сказать, фюрер запретил… – виновато улыбаясь, ответил Гюнтер.
– Что ж, секретность, я понимаю… Хорошо, продолжайте нести службу, унтерштурмфюрер! – снова перешёл на уставное обращение Майер.
– Яволь, гауптштурмфюрер! – вытянулся Гюнтер и вернулся на пост.
«Интересно, что теперь будет? Поверит Гитлер или отбросит мою информацию не колеблясь, приняв её за бред свихнувшегося? Время покажет… Кстати, вот бы узнать, что с Алексом? Жив ли вообще?» – подумал он.
Глава 6
Берлин. Советское посольство.
8 апреля 1940 года.
Александр Самсонов (Дитрих Краузе)
– Вставайте, герр Краузе! Вставайте же!
Незнакомый голос проник ему в голову как назойливое гудение шмеля прямо над ухом. Он попробовал сначала отмахнуться от него рукой но это не помогло, наоборот, голос словно приблизился и усилил своё звучание.
– Герр Краузе! Да вставайте, наконец!
После неудачной попытки спрятать голову под одеялом, его схватили за плечо и развернули на спину. Мысленно простонав, Саша с трудом открыл глаза.
Над ним навис Мережков. Он внимательным взглядом смотрел Александру в глаза. На этот раз улыбки у него на лице не было и в помине. Да и вообще, он выглядел встревоженным.
– Что случилось, товарищ Мережков? – сонно пробормотал Саша, всё ещё не полностью проснувшись. Он протёр руками глаза, так и норовившие снова сомкнуться и погрузить его в уютные объятия сна. Собрав силы, он откинул тёплое одеяло и сел на постели. Посмотрев в окно, Александр почувствовал, что идея спать дальше лишь укрепилась в нём. На улице лил дождь, монотонно и успокаивающе. Помотав головой чтобы отбросить сонное настроение, он перевёл взгляд на своего… хм, соотечественника по духу? Сейчас-то он немец, но в душе русский, так что, в каком-то смысле, он имеет право считать так.
– У вас проблемы, герр Краузе. Точнее, уже у нас… – поправился Мережков. Его серьёзное настроение, наконец, передалось Александру и, он сосредоточился.
– Берлинская полиция требует вашей выдачи. До нападения на охрану посольства вы сбежали из вашей больницы Шарите, это мы знаем, причём нанесли физические повреждения персоналу и причинили материальный ущерб. Возможно, скоро подключится и ваш МИД… Предъявит ноту протеста… или ещё что… Мы сейчас с вашим фюрером дружим и нам крайне нежелателен этот инцидент с вами. Может разразится дипломатический скандал и НКИД очень недоволен. Думаю, Москва примет решение выдать вас, ведь дело-то, по мнению немцев, насквозь криминальное. Такие вот дела.. – развёл руки в стороны сотрудник советского посольства.
– Чёрт, что же делать-то? – растерянно проговорил Александр. Такое развитие событий он, почему-то, упустил из виду, скорее всего, из-за спешки в принятии решений и незнании дипломатических тонкостей. В его плане всё было хорошо: он пробирается в посольство и всё, безопасность. Немцы его не достанут, а свои примут с распростёртыми объятиями, едва узнав такую важную информацию и угрозу для товарища Сталина. Боже, какая наивность! Как можно было забыть такие важные вещи, как пакт Молотова-Риббентропа, тесная дружба после раздела Польши и совместный парад в Бресте? А свои криминальные подвиги, которые он совершил? Да, это было сделано вынужденно, но кого такое волнует кроме него? Неудивительно, что немцы в ярости и выкатили претензию посольству. Теперь это понятно, но что ему-то делать? Если соотечественники его выдадут, то сначала он попадёт в тюрьму, а потом, может, и в концлагерь… А уж если его «друг» Гюнтер подсуетится, то его домом надолго станет пыточная в гестапо. Выжмут из него всё что захотят и пристрелят… или повесят… на рояльных струнах, как заговорщиков 20 июля.
Тут он вздрогнул, словно наяву почувствовав, как тонкая проволока сжимает его шею.
Нет, нельзя ему опять к немцам… Никак нельзя!
– Вообще-то есть одна возможность… – вернул его внимание к себе голос Мережкова.
Александр вопросительно и с надеждой на него уставился.
-..Но этот вариант не идеальный. Много подводных камней и результат неочевиден. – закончил свою мысль Мережков.
– Какой же? – с возродившейся верой в жизнь и свободу, спросил Саша.
– Мы объявим вас нашим соотечественником. Эмигрантом из царской России, сыном какого-нибудь белого офицера или генерала, который осознал заблуждения своих родителей и решил вернуться на Родину. Скажем, что вас преследовали, и вы были вынуждены сделать всё то что сделали. По-русски вы говорите чисто, без акцента, хотя иногда вставляете какие-то странные обороты… А потом примете наше гражданство и мы постараемся отправить вас в Москву. Это если всё получится. Вот только чем сложнее план тем больше шансов что он провалится… – Мережков вздохнул. – Немцы могут заартачиться и отказаться поверить в эту историю. Или