Так, то раскаиваясь, то вновь оправдывая себя, размышлял Саркис. Но как бы то ни было, какие бы противоречивые мысли ни сталкивались в его голове, «непедагогический» метод Ашота произвел на него определенное действие.
Товарищи бросили ему в лицо горькую правду, и, кажется, фальшивая гордость этого мальчика начинала рушиться, словно построенная на песке хижина. Рушилось и высокомерие. Теперь ни на кого больше он не сможет смотреть сверху вниз.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
О том, какая ужасная вещь одиночество
Если посмотришь зимою с вершин, окружающих Барсово ущелье, вниз, на долину Аракса, покажется, что она затянута густым туманом. Но наверху, там, где находились ребята, воздух был чистый и прозрачный, небо мирное, а солнце яркое. И если бы не страх голодной смерти, томивший сердца запертых в кольце гор пленников, они могли бы испытать то наслаждение, которое испытывает каждый, кто поднимается с равнин в горы.
Выйдя из пещеры, ребята направились в Масур — так назвали они место в расщелинах скал, где накануне Асо нашел богатые плодами кусты шиповника.[15] Добраться туда было трудно, но голод гнал их.
Стоя у входа в пещеру, Саркис смотрел вслед товарищам. Никто не позвал его, никто даже не оглянулся. Впрочем, нет. Асо обернулся и кликнул отставшего Бойнаха.
Собаку позвали, а его?
Вот уже второй день, как никто не обменялся с Саркисом ни одним словом. Утром все уходили собирать ягоды, вечером возвращались, и он аккуратно получал свою долю. Каждый день он решал не брать этой, как он считал, подачки, но голод заставлял забывать и о самолюбии и о гордости. Саркис поедал все, что ему давали, но какое — то новое, неосознанное чувство не покидало его. Быть может, это было все то же новое для него чувство стыда?
Товарищи возвращались из своих походов выбившись из сил, но весь вечер проводили у костра, мирно беседовали, учили Асо писать по-армянски, рассказывали по очереди сказки, а то и смеялись над шутками Гагика, порой избитыми, а порой удачными…
Саркиса словно не было. На него никто не смотрел, никто не задавал ему вопросов, будто не человек это был, а просто одна из щепок, лежавших у костра.
Сам Саркис был не из говорливых, его и в школе называли молчуном. Но сейчас молчание было для него невыносимым. Теперь, когда никто его не замечал, он испытывал органическую потребность общаться с людьми, говорить, рассказывать, слушать. Какое это ужасное состояние — быть немым!
Несколько раз пытался Саркис вмешаться в разговор, но никто ему не ответил, никто не обратил на него внимания. А когда он пошел и принес откуда — то плоды терна, их у него не взяли. Отвернувшись, ребята продолжали болтать о своем.
И без того невесел был Саркис с первого дня их плена, а сейчас, оставшись один, он совсем загрустил — человеку в одиночку радоваться нечему. И впервые в жизни мальчик почувствовал весь ужас одиночества.
Постояв и посмотрев вслед ребятам, он все же решился и поплелся вслед за ними в Масур. Однако близко подойти боялся, особенно после того, как накануне все дружно отвернулись от него.
Рассыпавшись среди кустов, ребята собирали шиповник. Иногда, спугнутая ими, вылетала из листвы зорянка, и у всех невольно пробуждался охотничий инстинкт. Подбить бы эту птичку, но как? В свое время Ашот подчеркнуто равнодушно отнесся к удаче Асо, ловко поймавшего птичку. Однако и товарищи и сам он помнили, как она была вкусна. А от шиповника — что за прок? Питаясь им, тропы не отроешь, нужно что — то более сытное, мясное. Так не вернуться ли к этим маленьким птичкам?
— Ну что ж, пращу ты сделал, а где же твоя охотничья добыча? — спросил Ашота Гагик.
Но что мог сделать Ашот? Разве из пращи попадешь в птицу? Камень и долететь не успеет, как она сорвется и улетит. Нет, надо найти более совершенный способ.
Однажды Ашот увидел, как Саркис стрелял в воробьев из рогатки, и, помнится, упрекнул его за это. Теперь он готов был предложить то, что сам осуждал. Но без резинки рогатку не сделаешь. А откуда им взять резинку?
Собравшись под навесом скалы, мальчики раздумывали, какое же им изобрести оружие, как сделать хотя бы рогатку. А Шушик собирала невдалеке шиповник. Она не участвовала в этом разговоре. И вдруг девочка подошла к Ашоту и протянула свои подвязки.
— Вот вам резинка, — сказала она. — Я обойдусь.
— Слабы, — сказал Ашот с сомнением. — Из рогатки с такими резинками разве что самую мелкую птицу убьешь.
Саркис попросил у Асо нож, срезал подходящую ветку и сделал из нее рогатку. Оставалось лишь прикрепить к ней резинку. Но протянутая Ашоту рука с рогаткой повисла в воздухе — тот будто и не видел ее. Он сам сделал две рогатки и прикрепил к ним резинку.
— Слабы, — снова сказал он, испробовав новое оружие. — Знаете что, ребята? Лучше давайте луки сделаем. Ведь стрелой и орла убить можно.
Предложение было принято. Оно особенно понравилось Асо. Сам он не раз делал луки на пастбище и стрелами с тупыми концами стрелял из них в коз. Шаловливые и непокорные, они все время стремились забраться куда-нибудь повыше, смущали и уводили за собой овец. А стрелы Асо наводили в стаде порядок.
И Асо первым вызвался пойти и поискать для лука подходящее дерево.
У молодых кустарников, растущих на скалах, ветви всегда очень крепкие. Такие крепкие, что ударишь топором — как сталь звенят. Это от южного солнца они такие.
Асо срезал несколько длинных, тонких веток дикого унаби и принес их Ашоту:
— Годятся? Тогда сделай луки. Вот тебе нож. Вскоре луки были готовы. Но из чего же сделать тетиву? Ведь для нее нужна крепкая, сильная бечева.
Ашот задумался, и пока он сидел, размышляя. Асо, устроившись в стороне, молча снял с себя мокрые лапти. Он достал из них куски сыромятной воловьей кожи, которые давно вложил вместо стелек — то ли «на черный день» припрятал (как он это умел), то ли просто для того, чтобы не так больно было ходить по камням.
Из этой кожи Асо и начал вырезать тонкий ремешок, причем делал это так, как срезают кожицу с яблока: не отрывая ножа сверху до самого «хвостика».
Невдалеке от Асо, на мягком теплом валежнике, си — дела Шушик. Ее голубые глаза с любопытством следили за работой пастушка и словно говорили: «Ага!.. Асо всегда найдет выход, всегда выручит!» А мальчика смущало внимание девочки, — руки как будто немели под ее взглядом.
Вырезав два тонких длинных ремешка, похожих на спираль, Асо начал растягивать их, скручивать шнуром, наматывать на свой посох. Сыромятная кожа, эластичная и крепкая, легко поддавалась всем этим операциям.