— Откуда в людях столько зла? Как можно быть одновременно хорошим учёным и плохим человеком?
И он мне ответил:
— Нужно иметь внутренний стержень. — И продолжил:— Представьте себе прекрасное человеческое тело — например, красивую девушку. Вообразите, что исчезла плоть. Что останется? Останется скелет... — (Батюшка рассуждал вполне профессионально, ибо по первой своей специальности был биологом. Да и сколько людей — старых и молодых, мужчин и женщин — отпел и похоронил...) — Скелет ужасен, но он по-своему и прекрасен: в нем есть гармония, пропорции, структура. А теперь представим себе снова, что было прекрасное человеческое тело — и исчез скелет. Что останется?
Лужица дерьма. Нечто подобное происходит и с нашей душой. Надо иметь внутренний, духовный стержень.
Прощаясь, священник произнёс загадочную фразу, сославшись на неведомого мне тогда апостола Павла: — Где Бог — там свобода.
СВЕТЛОВ
Я расспрашивал о манихействе, учении древних персов, о Шестодневе. Отец Александр охотно рассказывал, давал книги.
Одна из них — "Магизм и единобожие" Эммануила Светлова — поразила ясностью и изысканностью мысли. Я спросил:
— Кто этот автор? Жив ли он?
Мень засмеялся:
— Жив. Это я.
ПОГОНЯ
...Однажды мне приснился сон: будто я вхожу в ограду старого Университета — на "психодром" и направляюсь в столовую под аркой. И вижу множество народа — словно студенты собираются "на картошку" или на военные сборы. Причём замечаю, что все там какие-то странные — одеты в чёрное и вроде как... урезанные: у одного кость высовывается вместо руки рукава, у другого и вовсе кусок бока вырезан — ребра голые торчат... Надо, думаю, уходить отсюда, пока цел.
И тут эти в чёрном меня заприметили.
— Братцы, гляньте, — один кричит, — а этот-то вон — не урезанный! Другой обрадовался: — А сейчас мы его, — говорит, — голубчика, поурежем!
И достаёт из-под полы здоровенный нож, на вроде хлебного.
Жутко мне стало: ведь я какой бы сильный не был, со всеми-то мне одному не справиться.
И кинулись эти урезанные на меня!..
Я в ужасе проснулся.
Посмотрел в лунном свете на часы — четыре.
Я понял, что кто-то мной интересуется и что я нуждаюсь в духовной защите и ограждении.
Духи ада любят слушатьЭти царственные звуки,Бродят бешеные волкиПо дорогам скрипачей.
"Да не на мнозе удаляйся общения Твоего, от мысленнаго волка звероуловлен буду."
Полежал немного, встал, тулуп натянул, добрался по Сугробам через лес до кольцевой дороги (жил я тогда у друга в Лианозове) — а оттуда — в Пушкино.
Приехал — в церкви тихо, светло, хор поёт:"И вожделенное отечество подаждь ми..."
Ужас наваждения отступил.
Крестил меня отец Александр тайно, в канун Нового, 1976 года.
— Повторяйте за мной: "Отрицаюся тебе, сатано, и всех дел твоих..."
— Отрицаюся...
Он повесил мне на шею большой медный крест.
СФЕРА МИРА
Купол неба и чаша земли. Священник поднимает чашу к куполу храма. Храм — надёжное место, где мы под охраной (Божией).
GENESIS
Было в Мене что-то царское — великодушие, изысканность, аристократизм, который виден всегда.
Не от семени ли Давида-царя шёл его род? Вполне возможно. Евангелие от Матфея не случайно начинается родословием Иисуса, который был — Царь Иудейский по праву, а в Богосыновстве Своём — Царь царей.
СТРАННИКИ И ПРИШЕЛЬЦЫ
— Раньше в Золотую Орду ездили, — говаривал старец Иоанн, — а теперь и ездить никуда не надо — кругом Орда...
Был он ласковый, светлый, и келья была чистенькая, с кружавчиками, салфетками. На стене висела вправленная в застеклённую рамку грамотка о том, что отец Иоанн Крестьянкин — святой старец, за подписью патриарха и с круглой печатью.
Отец Адриан был бесогон — то есть он изгонял из людей бесов. Сперва он служил в Загорске, но когда изгнал беса из кого-то из работников аппарата ЦК, его убрали подальше от Москвы, в Печоры. Он жил в одной келье с бесноватыми. Бесы его боялись панически и пищали при его появлении.
Отец Ефрем был буйный, угрюмый интеллигент. На полу его кельи валялись пыльные книги, пластинки, в угол стола была сдвинута старинная пишущая машинка — по ночам он тайно кропал стихи. Репутация у него была гуляки и забулдыги.
Ещё там был отец Варнава — отец-эконом, за мрачность нрава прозванный Вараввой.
Отец Дамаскин — невыспавшийся, прянично-румяный, ходил по коридору, пил из ведра брусничный квас и убеждал всех приезжих оставаться жить в монастыре.
Отец Рафаил, прозрачный, как пламя восковой свечи, проповедовал в нелюдном храме:
— Ведь какую любовь, братие, даровал нам Господь...
(Это была его первая служба.)
Отец Алипий, выйдя на балкон, в полевой бинокль оглядывал своё царство.
Отец Рафаил (Борис Огородников) до монастыря был крупным комсомольским деятелем в каком-то московском институте. Когда он уверовал, вожди комсомола получили от партии задание — вернуть его в свои ряды. Те принялись за дело. Сперва зазвали Огородникова на Останкинскую телебашню — в высотный ресторан "Седьмое небо": смотри, дескать, как разумен и могуч человек! Но доказать, что Бога нет, так и не смогли.
Тогда спустились с ним под землю — на строительство станции метро "Марксистская": можешь, мол, сам убедиться — нет в преисподней ни сковородок, ни чертей! Но и тут вера Бориса не поколебалась.
Делать нечего: пригласили его молодёжные начальники на Красную площадь, в тайная тайных — сверхсекретный спецотдел ГУМа на четвёртом этаже — только для своих, где продаётся всякий импортный дефицит за полцены: выбирай, что душе угодно! Но Рафаил перед соблазном устоял и уехал в Печоры.
Отец Алипий отличался солдатской прямотой. Когда примкнувший к нам по дороге хиппарь Вася из военного городка попросил принять его в монастырь, наместник спросил:
— А зачем вам в монастырь?
— Хочу уединиться, — признался Вася.
— Дома уединяйтесь, — неласково порекомендовал отец Алипий.
В войну он был офицером, дослужился до полковника. В сорок первом году его часть попала в окружение. Долго бродили они, голодные, раненые, с последними патронами, без медикаментов, по лесам и болотам, хоронясь от вражеских войск. И вот как-то ночью, когда пришло отчаяние, явилась ему Богородица и сказала:
— Ступайте за мной, я вас отведу к своим. И перевела их через немецкие траншеи. А немцы спали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});