— Чек выпишу прямо в отделении банка, — проговорил я, рассматривая довольное выражение лица Пьянкова-Питкевича, — А то еще прикончите меня и удерете с деньгами и изделиями.
— Ха-ха, — сказал досужим тоном Петр Петрович.
— Ха-ха-ха, — вежливо откликнулся я.
А потом мы действительно загоготали — как два кретина, громко, едва не захлебываясь, сбрасывая напряжение последних дней. Дверь приоткрылась, мадам Ламоль встревоженно заглянула в кухню — и, убедившись, что всё в порядке, снова скрылась из виду.
— Такая у нее природа — вокруг кого-то обвиваться. Не может она сама. Сначала обвивалась вокруг родной матери, потом в эмиграции, в Арелате, сошлась с одним мутным типом — его звали Гастон Утиный Нос... После — Роллинг. Но я куда как матерее Роллинга оказался — и она ушла ко мне. Как лиана, которая выбирает дерево покрепче, — Пьянков-Питкевич сделал маленький глоток кофе и зажмурился.
— Эпифиты, — сказал я и вспомнил Тревельяна. Он любил вставлять научные термины в речь, — Такие растения называются эпифиты.
— Ну, так она — женщина-эпифит. Это — в порядке вещей для такой женщины. Она красивая, утонченная, ей нужно постоянное внимание, нужно перед кем-то ломать комедию… или трагедию, например... А мне нужен кто-то, кто будет отражением моих успехов! На Золотом острове я сделал ее королевой, обвешал бриллиантами, нарядил в пух и прах! У нее была инструкция по дворцовому церемониалу — в несколько томов, представляете? Я этими томами костер разжигал полгода примерно на атолле. Здесь, в Ассинибойне очередной раз она попробовала сбежать на свободу — и столкнулась с суровой реальностью. Ей это противопоказано— столкновения с реальностью. Вот — получила очередную психологическую травму и прибежала ко мне. А я принял. Почему бы не принять? Красивая, говорю же. Пахнет приятно. И — когда я на коне, она тоже в отличной форме. Как вы сказали? Эпифит! Представляете, в лучшие времена грабила пассажирские пароходы на яхте, чтобы раздобыть нам денег для предприятия по добыче золота! Можете поверить?
Поверить в это, наблюдая нынешнее нервическое и надорванное состояние мадам Ламоль было сложно. Мы посидели еще некоторое время, а потом Пьянков-Питкевич спросил:
— Может, посоветуете, куда мне податься? Тут, в Сипанге, пахнет дерьмом — бардак только начинается, я печенкой чую. Мне нравится комфорт, уют, возможность заработать денег...
Я ответил сразу:
— Свальбард. Могу написать письмо Сарычу, он там сейчас главный. Рай для любителей дикого капитализма, формально в составе Новой Империи, а по факту — вольница. Образованные люди там в цене, деньги можно грести лопатой.
— Там холодно! — пискнула мадам Ламоль из-за двери.
— Пф-ф-ф! Сарыч на Груманте апельсины растит в зимних садах. Были бы деньги, верно?
— Верно, — сказал Петр Петрович, — Пойдемте уже в банк. Деньги мне уже сейчас нужны.
* * *
Сторож рыбхозяйства взял от меня пару свежих хрустящих купюр, только что обналиченных в банке, пошуршал ими, немного подумал и сказал:
— Тут крутились какие-то типы, спрашивали про грузовик. Вы на дороге аккуратнее, в одиночку-то.
Я кивнул. Разбои на дорогах Сипанги — притча во языцех уже примерно лет сто. В городах еще можно рассчитывать на частную полицию или наемников в плане поддержания порядка, а за их пределами — настоящее дикое поле. Общины фермеров заботились только о своих, железнодорожники не отдалялись далеко от полотна, совместные патрули шерифов, полиции и военных проезжали раз в сутки, не чаще... Да, за бандами охотились, если нападения становились слишком дерзкими и начинали мешать бизнесу. Но для человека, которому продырявили башку, чтобы поживиться содержимым его кузова или багажника, это служило слабым утешением.
Сама идея гнать в одиночку до Лакоты была отменным кретинством. Но Доусон и Коллинз отсутствовали — курьерский бизнес развивался. Других надежных людей у меня тут не было, а судя по информации из имперских консульства и торгпредства, встречу они могли выслать через сутки-двое. Что было более опасным для дела: торчать в бурлящем от гражданских беспорядков Ассинибойне вместе с машиной, набитой ультралиддитом, уникальными механизмами и шамонитом, или попробовать добраться хотя бы до Такабоги и там дождаться подкрепления?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Уже поставив ногу на подножку кабины грузовика, я обернулся к сторожу:
— Эй, мистер! Продайте ружье?
Ружье у него было впечатляющее: помповый крупнокалиберный дробовик с отполированными от долгого использования деревянными вставками и прикладом. Сторож с сомнением посмотрел на оружие в своих руках, потом пожал плечами:
— Триста. И патронов принесу. С дробью. На уток!
На уток я охотиться не собирался, а вот дополнительная огневая мощь могла пригодиться. Три сотни местных зеленых денег — это было много. Но — ИГО платит! Так что дробовик улегся на соседнее сиденье, три картонных коробки с патронами — тоже.
* * *
Их было человек двадцать. Наверное, четыре или пять семей — хмурые мужчины, заплаканные женщины, растерянные дети. Нагруженные неудобным скарбом, бывшие рабочие порохового завода, понурившись, брели по обочине, верстах в трех от указателя с надписью "Ассинибойн". Куда они шли?
Может быть, я и проехал бы мимо, но глаз мой уцепился за беловолосую чумазую девочку лет трех с двумя растрепанными косичками, которая сидела на руках у матери и, выглядывая из-за ее плеча, вдруг помахала мне рукой. Черт!
Ультралиддит, шамонит... Болид... Пошло оно всё! Я остановил машину и вылез наружу. Пока группа изгнанников приближалась — перетащил емкости с ультралиддитом и чемодан шамонита в кабину, туда же отправился и контейнер с трубками Пьянкова-Питкевича. Стало тесновато — но повернуться можно. Поправил брезент, чтобы не выпирали куски болида, и осмотрел внутренности кузова — места было много.
Через какое-то время люди поравнялись со мной и уже намеревались начать обходить машину по проезжей части, как я сказал:
— Доброго дня!
— Какой же он, к черту, добрый? — буркнул седой крепкий мужик с обветренным лицом, — С работы поперли, из домов выселили...
Потихоньку народ останавливался, прислушивался к нашей беседе.
— А куда путь держите?
— К черту на рога... Куда глаза глядят! — остальные точно так же досадливо загудели.
— Послушайте, не Бог весть что, но... Может быть, день станет немного добрее, если ехать в кузове? У вас вон — дети. Скоро дождь начнется. Нехорошо!
Люди зашумели. Девочка с косичками спрыгнула с маминых рук и подбежала ко мне:
— Дядя, дядя, мы поедем на масыне? На больсой-больсой масыне?
— Если мама разрешит, — сдержать улыбку было невозможно, — Я еду на север. Могу вас довезти до Такабоги или даже до Лакоты...
Тот самый седой смотрел на меня неверяще:
— А взамен что потребуешь? Нет у нас ничего, совсем нет!
— Ну, как на ночную стоянку станем, дежурить по очереди будем — лихого народа, говорят, тут порядочно шастает.
Рабочий развел руками:
— Это что — не перевелись еще на Сипанге хорошие люди?
— А я не с Сипанги. Я из Империи. Полезайте в кузов, только аккуратнее там с детьми — железяки всякие под брезентом.
— Дай тебе Бог здоровья!
Мужчины помогали взобраться женщинам, подавали детей, запрыгивали следом. Седой немного задержался:
— Наглость с моей стороны, но... Остановимся у Валла-валла, мы еды какой-нибудь обменять у фермеров хотим, а?
— Заедем! — я бы и сам взял чего-нибудь пожевать.
* * *
Дождь зарядил, когда мы отъехали от городишка Валла-валла. В кузове люди жевали кукурузный хлеб с телячьей колбасой, хрустели огурцами. Я даже успел выпить кофе — ядреного, черного — и теперь был готов ехать еще часа два или три — до самой Токабоги.
Кажется, они задремали там, в кузове, только какой-то беспокойный ребенок хныкал и разговаривал во сне. Грузовик подскакивал на ухабах, зубы у меня клацали — не такие они и прекрасные, эти хваленые хайвэи. Свет фар вдруг выхватил впереди, поперек дороги ствол какого-то хвойного дерева. Что за черт? Я осторожно притормозил, но выходить не торопился и полез под сиденье за дробовиком.