Пьянков-Питкевич собирался в свою лабораторию и цеплял на шею неизменную бабочку. Осмотрев меня придирчиво, он одобрительно цыкнул зубом:
— Кошмар. Люмпен-пролетариат, околоуголовный элемент... Вы, главное, не помрите там раньше, чем мне заплатите.
— Если помру — обратитесь в консульство в Лакоте, там начальником охраны — Кузьма. Он в курсе. Отдадите ему трубочки и шамонит, и документацию — вас не обидят.
— На шамонит у меня документации нет, это епархия Манцева.
— А Манцев?..
— Помер.
— Вы говорили что и Лось помер.
— Нет, в этом случае я лично... Хм! Я уверен в его смерти.
Я уже собирался выходить из гостиничного номера, когда Петр Петрович сказал:
— Ведь и шамонит, тепловые лучи — это, по-хорошему, его изобретения. Да и его ли? Я думаю — он был один из тех... Из будущего.
На сей раз Пьянков-Питкевич был абсолютно трезв. И это меня пугало.
XIII РОСТКИ РЕВОЛЮЦИИ
— Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrivé !
Contre nous de la tyrannie
L'étendard sanglant est levé, — этот голос был мне слишком хорош знаком.
И песня тоже. Правда, слышать о "сынах Отчизны" на сходке, организованной анархистами, для которых "наше отечество — всё человечество", было довольно странно. Но эта арелатская мелодия и ее текст обладали какой-то притягательной силой для революционеров — независимо от их происхождения. Она регулярно исполнялась на подобных сборищах. Рабочие даже активно подпевали — когда язык стал понятным:
-Дрожите, подлые тираны,
и ты, чужой наёмный сброд,
За ваши дьявольские планы
Вас по заслугам кара ждёт!
А вот эти строчки были куда как уместными. Противостояние картельных "жирных котов" и их наемных солдат с профсоюзами и рабочими дружинами в Сипанге иногда едва-едва не скатывалось к гражданской войне, балансируя на грани. И ненависть жителей городских окраин к выпускникам академии Паранигата и другим "солдатам удачи" уже примерно полвека как была настоящей традицией. Наемники платили трудягам той же монетой...
— Спасибо, спасибо, товарищ Саламандра! — профсоюзный лидер вытер лысину платком и продолжил: — Очень, очень вдохновляюще. И песня, и послание от товарища Шельги. Приятно знать, что мы не одни, что нас не бросили... Наше дело требует уверенности. У многих здесь присутствующих — семьи, дети. От стачечной кассы практически ничего не осталось — но с вашей помощью мы можем бастовать две, три недели, месяц! Эти аплодисменты вам, товарищ Саламандра! А теперь, друзья — выступит товарищ Гусев. Он расскажет нам о целях, тактике, о способах борьбы...
Изабелла Ли ушла с помоста и устроилась на одном из кресел у стены, изящно забросив ногу на ногу. На сцену вышел высокий смуглый и усатый мужчина неопределенного возраста с безумным блеском в слегка раскосых глазах. Алексей Иванович Гусев собственной персоной! Я впился в его лицо взглядом, пытаясь понять, что он за человек. Слова, металлически-резко вылетавшие из его рта, практически не имели значения. По крайней мере, мне так казалось поначалу, пока реплики бывшего лоялистского уполномоченного не начали касаться вещей и явлений, в которые я был вовлечен напрямую:
— ... наши братья-рабочие из Гертона, Дагона, Зурбагана проливают кровь в вельде, сражаясь с мироедами-гемайнами за свободу кафров, за равенство и братство! А картельные боссы одной рукой хлопают по плечу и одобряют президента Грэя, а другой — продают порох и взрывчатку мракобесам из Наталя за баснословные деньги! Они делают прибыли на крови, на боли пролетариата! И разве вы почувствовали эти прибыли? Разве выросла у вас зарплата, разве сократился трудовой день или улучшились бытовые условия? Нет, ваш пот проливается впустую — даже не впустую, а во вред рабочему классу всей Федерации, всего мира! Разве можно это терпеть?
— Не-е-е-т... — пока еще нерешительно отозвалась толпа.
Я видел это в Империи, видел в Гертоне и других городах — пока еще не заведенные, сохраняющие ясность мышления люди пытались прикинуть все за и против. Но их раскачают, заведут, заставят показывать одинаковые жесты и орать в унисон. Гусев был хорош в этом. Он продолжал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Товарищ Шельга прислал нам помощь — золото! Это золото пойдет в стачечную кассу. Мы — не они! Мы не развяжем насилие первыми! Но пороховой завод работать не будет, и в наши кварталы, в промзону — они не пройдут! Они не пройдут! — он поднял вверх кулак.
— Они не пройдут! — уже более решительно откликнулись ассинибойнцы.
— С гордостью вам сообщаю — рабочие резинового завода не собираются делать шины для броневиков гемайнов, красильная фабрика — поставлять вещества для покраски военной формы, консервный завод — пищу для поганых рабовладельческих глоток! Они — с нами!
— Да-а-а! — и бурные аплодисменты.
Если в порох и взрывчатку я еще мог поверить — определенный дефицит с боеприпасами у Наталя имелся, несмотря на поставки из Протектората и Империи, то слова о броневиках и форме, и тем более — о консервах и продовольствии для гемайнов были чистой пропагандой. У воинства архиепископа Виктора ван дер Стааля вместо броневиков были лошади, вместо мундиров — сюртуки, широкополые шляпы и патронташи, а что касается питания — так тут гемайны скорее сами могли бы составить конкуренцию пищевой промышленности Сипанги... В общем — Гусев явно накачивал народ и врал весьма уверенно.
— А еще, — Алексей Иванович поднял вверх руку, призывая к тишине, — А еще сегодня с нами наши боевые товарищи со всех концов света. Товарищ Саламандра — ваша, местная, выросшая среди мангров, и другие борцы за свободу трудового народа. Их легко можно узнать по черным, как фабричная грязь и копоть, и красным, как наша кровь, повязкам на плечах. Они подскажут, как правильно сооружать баррикады, что добавлять в керосин для горючей смеси и как оборудовать огневую позицию... Слушайте их — и вместе мы заставим жирных картельных котов выполнить наши требования!
Только что ведь он говорил про обычную забастовку, да?
* * *
Подпирая плечом угол, я старался держать ангар под контролем и особенно не отсвечивать. Рядом свистело ветром заколоченное прохудившейся фанерой окно, с крыши капало: начался один из обычных для Ассинибойна дождей. Однако к звукам дождя снаружи добавилось еще кое-что, легкий, едва слышимый акцент, который резанул мне слух похоронным набатом.
Лязг металла и скрип кожи! Это могло значить только одно...
— Облава!!! — распахнулась входная дверь, внутрь вбежал светловолосый загорелый парнишка и тут же рухнул лицом вперед.
Ему в затылок прилетел весьма интересный метательный снаряд: резиновая дубинка, какими пользовались подразделения наемной городской полиции. Завибрировали в воздухе трели свистков, загрохотали мостки под крепкими подошвами сапог десятков полицейских. Что они ожидали здесь увидеть? Кого "держать и не пущать?" Против кого собирались действовать?
Явно — не против озлобленных и хищных анархистов. И не против яростного Алексея Гусева. Пока рабочие ломились наружу сквозь все двери, Гусев стоял на помосте недвижимым утёсом. Он держал обеими руками огромный, самозарядный пистолет-карабин Федерле, и, как только первые полицейские в шестиугольных фуражках ворвались внутрь с дубинками и фонарями в руках, он открыл огонь.
— БАХ! БАХ! — чудовищные пули калибра 7,63 миллиметра сбивали с ног, оставляли в телах ужасные раны.
— ...это е-эсть наш после-эдний и решительный бой! — ревел Гусев и раз за разом нажимал на курок.
Анархисты — их тут было около десятка — мигом соорудили из скамей укрытие и также принялись палить в полицейских. Послышались стоны раненых, недоуменные крики, а потом резкий голос:
— Перегруппироваться! Разрешаю открывать огонь на поражение! Убейте их, парни, всех до единого!
Это уже было очень плохо. Втиснувшись в угол, я пытался не отсвечивать, но долго так продолжаться не могло — нужно было уходить, и желательно не терять из виду Гусева. Заколоченное окно было моим путем к спасению!